Bella Германия - Даниэль Шпек

25 ноября Джульетта с Джованни, Энцо и Винченцо прогуливались вдоль пустого автобана в направлении Италии. Было воскресенье, на дороге попадались только пешеходы да одинокие велосипедисты. Царило странное настроение, что-то между народным праздником и апокалипсисом. Полицейская машина со слабым мотором, пыхтя, преследовала промчавшийся мимо мятежный «порше» – с минимальными шансами на успех.

– Будущее принадлежит электромобилям, – заметил Винченцо.

– Оставь, пожалуйста, – оборвал его Энцо. – Войны начинаются и заканчиваются. Бензин, так или иначе, будет.

Федеральное правительство отреагировало на кризис мерой, которая потрясла всех, а именно запретом на импорт рабочей силы. Германия закрыла границы для гастарбайтеров. Бюро по найму выходцев из Южной Европы, Турции и Северной Африки закрылись. Это означало конец целой эпохи.

С 1955 года на работу в Германию прибыло в общей сложности около сорока миллионов человек. Многие, как и было запланировано, уехали обратно. Но многие остались – около трех миллионов.

Джульетта готовила эспрессо, когда на телеэкране возникло лицо Вилли Брандта. В лавке, в слабом неоновом свете, сидели Джованни, Винченцо, Энцо и их друзья с рынка – Йоргос, Мустафа, Алема. Они курили дешевые сигареты. Отопление не работало, поэтому оконные стекла запотели.

– Пришло время проявить социальную ответственность, – говорил федеральный канцлер, – и всерьез задуматься, сколько еще иностранцев в состоянии принять наше общество.

Другими словами, «гости» стали нежелательны.

– Как в Турции с работой? – спросил Энцо Мустафу.

Тот покачал головой:

– Чертова Турция.

Мустафа был курд. Поэтому ни он, ни его жена, ни двое детей не имели будущего в родной стране. Йоргос также не испытывал большого желания возвращаться в Афины, где к власти пришла военная диктатура.

– Теперь того из нас, кто куда-нибудь уедет, немцы назад не пустят, – заметил Энцо.

– Так забирай сюда жену и детей, пока не поздно, – сказал Йоргос Мустафе. – И ты, Джованни.

Винченцо задумчиво смотрел на взрослых.

Никто не живет дома.

В тот же вечер Джованни позвонил на Салину и добрых полтора часа пререкался с Розарией. Кто-то из них должен был уступить, кому-то пришлось бы покинуть место, которое он считал домом. В полночь Джованни пришел к Джульетте. Винченцо не спал – помогал матери составлять объявления о поиске места для Энцо. Отопление не работало, поэтому мать и сын сидели в шерстяных свитерах. Винченцо впервые увидел слезы в глазах дяди, запас шуток и оптимизма которого только казался неисчерпаемым.

– Переезжай к нам, Джованни, – предложила Джульетта. – Нам все равно придется искать соседа. Это дешевле, чем снимать целую квартиру.

– Спасибо, но нет.

– Она не приедет сюда, Джованни.

– Если я сейчас оттуда съеду, это будет означать полный крах всех моих усилий. Нет и нет, Джульетта. Лучше я буду неделями питаться одной pasta e fagioli, чем оставлю нашу квартиру. А Розария когда-нибудь вернется, и мои дети будут ходить в немецкую школу. Она упряма как сицилийский осел, но и я упрямый. Подожду, пока эту чертову Салину не поглотит морская пучина.

Энцо оставил безнадежные поиски. Он не жаловался, но стал позже вставать, целые дни проводил у радиоприемника. В те времена в эфире безраздельно царствовала Angie[125]. Даже «Роллинги» прониклись общим меланхолическим настроением.

Винченцо блестяще закончил полугодие, и это была едва ли не единственная радость в семье. Он стал приводить домой друзей – замечательных немецких мальчиков, боязливо озиравшихся в итальянской квартире. Бывали, впрочем, и девочки, некоторые из которых, как замечала Джульетта, проявляли к Винче повышенный интерес.

Она была рада, что сын наконец нашел общий язык с одноклассниками. Но боялась, что теперь двое ее мужчин – а Винченцо больше нельзя было считать ребенком – совсем отдалятся друг от друга и любая попытка наведения мостов потеряет смысл. Однако, к немалому удивлению Джульетты, отношения Энцо и Винченцо, напротив, наладились. Сын старался помогать отцу и даже перестал отпускать в его адрес язвительные комментарии. Они вместе возились во дворе с «веспой» Винченцо, иногда даже гуляли по снегу. Как будто Винченцо надо было стать опорой Энцо, чтобы признать в нем отца. А Энцо был благодарен сыну за то, что тот не самоутверждался за счет его слабости.

– Наконец я снова обрел в нем сына, – признался он как-то Джульетте, перед тем как идти спать.

Джульетта спрашивала себя, как такое могло получиться. И решила, что Винченцо сочувствует отцу, потому что увидел в нем самого себя. Не преуспевающим гимназистом, а жалким, презираемым всеми «макаронником» в школе средней ступени, каким был совсем недавно.

Встречи с Винсентом проходили словно бы на другой планете. Он, конечно, тоже был озабочен кризисом, но потерять место ему не грозило. Совсем напротив, Винсента повысили до должности технического директора. Теперь он работал в другом корпусе, совсем неподалеку от Олимпийской деревни. На восемнадцатом этаже, откуда можно было увидеть даже Альпы. В мире Винсента все желания исполнялись. Джульетте оставалось только недоумевать, зачем он вообще до сих пор с ней встречается.

– Я не нужна тебе, – сказала она как-то в тишине гостиничного номера. – У тебя есть все.

– Ты нужна мне, – возразил Винсент.

– Зачем? Я только жалуюсь тебе на жизнь. А для этого у тебя есть жена. Любовниц заводят с другой целью.

– Ты не любовница, – ответил Винсент. – Ты моя Джульетта.

– Я уже не та. У меня такое чувство, будто за последний год я состарилась лет на десять.

Она отвернулась. Хорошо, что в номере всегда стоял полумрак, позволявший Винсенту забыть о ее возрасте. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Ну и что? – спросил он. – Я тоже старею. Разве это не прекрасно, стареть вместе?

– Висент, возможно, нам придется вернуться в Италию.

Он испугался:

– Почему?

– Потому что все изменилось. Мы больше не нужны этой стране. Энцо здесь никто. Дома, на «ИЗО», его, по крайней мере, ценили. Наши сбережения подходят к концу. Если он ничего не найдет, то мы уедем.

– А Винченцо?

– Он продолжит учиться в Италии.

– Ты этого хочешь?

– Не знаю.

Она уткнулась ему в плечо, вдохнула знакомый запах. Захотелось забыться, закрыть глаза.

А потом они любили друг друга и никак не могли насытиться.