Пожарский - Дмитрий Володихин

Заботясь о двух дочерях, остававшихся живыми к тому времени, когда князь Пожарский почувствовал, что Судья небесный зовет его к Себе, а также о внучках — княжнах Авдотье Ивановне Пронской и Анне Петровне Пожарской, — он оставил в завещании наказы, обеспечивавшие их состоянием или приданым.

Безусловно, более всего Дмитрий Михайлович благоволил своему зятю Ивану Пронскому. То ли брак удался, и дочь сообщала отцу о заботливом отношении мужа, то ли родственная связь с самими Пронскими льстила самолюбию Пожарского, но он щедро одаривал этого человека, отдавая ему предпочтение перед князем Лыковым.

По женской линии род Дмитрия Михайловича продолжается до сих пор.

Что ж, ничего грязного, глупого, трагического не произошло в семейной жизни этого человека. Он сам был чист, и семья его чиста. Бог утешил его многочисленным потомством, а потомству дал силы ничем не опозорить отца. Младший из его сыновей оказался достоин родителя и за свои служебные качества был возвышен царем Алексеем Михайловичем.

Общая картина — относительное семейное благополучие.

В роду Дмитрия Михайловича было как минимум два его современника, сделавших хорошую карьеру, да и на службе проявивших себя ярко. Это князья Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата и Роман Петрович Пожарский-Перелыга. Оба они относились к другой ветви семейства Пожарских: у Дмитрия Михайловича общий с ними прапрадед — князь Федор Данилович Пожарский. Только вождь Земского ополчения происходил из ветви, идущей от его пятого сына — Ивана Третьяка, а его родня выводила себя от второго — Федора и, стало быть, в родословном смысле стояла чуть-чуть выше Дмитрия Михайловича.

Князь Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата воевал очень много. Для Дмитрия Михайловича этот смелый воевода стал ценным приобретением: сражаясь за Второе земское ополчение, он бил воровских казаков и удачно действовал в борьбе за Москву 1612 года. При Михаиле Федоровиче он сидел на самарском воеводстве, участвовал в кампании против атамана Заруцкого, вышел вместе с Дмитрием Михайловичем против Лисовского. Но когда тот слег и его родственник попытался самостоятельно решить стоящие перед армией боевые задачи, у него ничего не вышло. Сказалось различие в уровне воинского дарования. Однако позднее Дмитрий Петрович наносил поражения «воровским людям» и казакам, удачно воеводствовал в Твери. Историк С. Ю. Шокарев пишет о нем: «В 1615–1620 гг. князь Дмитрий Лопата находился на воеводстве в Твери и многое сделал для восстановления этого города. Он упорядочил и увеличил доходы казны, руководил строительством новых башен, мостов, пополнил крепостную артиллерию. При нем на соборной колокольне установили новый колокол в 200 пудов и часы с боем. В дальнейшем князь Дмитрий Петрович исправно нес службу — воеводствовал на Двине (1623), в Верхотурье (1625–1626), Порхове (1627) и Пскове (1628–1630)…во время псковского воеводства Пожарского обвинили в злоупотреблениях, и большинство этих обвинений впоследствии подтвердились. Однако царской опалы на князя не последовало — вероятно, проступки Пожарского мало чем отличались от обычной практики воеводской службы». В отличие от знаменитого родственника Дмитрий Петрович больше поддавался страстям: любил хорошую драку, и отвага его граничила с лихостью, стяжательствовал, ссорился с женой… Умер он в 1641 году.

Его брат Роман Петрович также вошел в число земских военачальников. Он стоял за Москву против Ходкевича, а затем получил ответственный и весьма почетный пост — воеводы суздальского. Он дрался с казаками Заруцкого в тяжелой Воронежской битве (1613). Правительство, как видно, доверяло ему. Романа Петровича ставили воеводствовать на самые угрожаемые направления — в Брянск и Вязьму. Не боялись измены с его стороны, не боялись доверить стратегически важные пункты.

Князя Дмитрия Михайловича Пожарского Бог наделил богатыми дарами: мужеством, тактическим талатном, выдающейся нравственной твердостью, большими административными способностями. Поднимаясь, этот русский аристократ, как водится, тянул за собой и весь род. Ему досталась не столь даровитая, но достойная родня. Когда надо, она поддержала Дмитрия Михайловича. Когда надо, он обеспечил ей получение крупных воеводских постов.

До Дмитрия Михайловича Пожарского род его ничем не выделялся на воинской службе. Но князь властно направил жизнь семейства на военную стезю. Именно тогда открылись воеводские дарования прочих выходцев из его рода. Именно тогда Пожарские заслужили называться родом воителей.

Гордясь своим происхождением от князей Стародубских, а через них — от владимирских, Д. М. Пожарский примешивал к родовой чести еще и честь служилую. Для русских аристократов начала XVII века она еще не сделалась естественным чувством. Далеко не каждый из них склонен был придавать значение качеству своей службы и, тем более, службы своих родственников. Ощущение собственной знатности и связанных с нею привилегий перевешивало пока мысли о «прямоте» в государственной или военной работе.

Дмитрий Михайлович был не таков. В 1634 году он подал вместе с Дмитрием Петровичем Пожарским-Лопатой челобитную на своего родича князя Федра Пожарского. Тот приобрел порочное пристрастие к пьянству, из-за чего возникла угроза серьезного упущения по службе, а значит, опалы всему семейству. Пожарские просили у царя воротить горького пьяницу из армии, стоящей под Можайском, в Москву, а затем отправить на исправление в монастырь. Это редкое чувство боязни за службу выделяет Дмитрия Михайловича из общего ряда знатных людей того времени.

Дела христианского благочестия, совершенные князем Пожарским, очень хорошо известны.

Есть среди них действия, обычные для наших аристократов XVI–XVII веков. Многие знатные люди являлись крепко верующими сынами Церкви…

Но есть и такое, на что оказался способен один Дмитрий Михайлович. Порою его благочестие выражается с недюжинной силой и притом в формах, не характерных для людей его круга.

Не диво, что Пожарский часто делал вклады в церкви и монастыри. Так поступали многие. Конечно, особое внимание Дмитрий Михайлович уделял Суздальскому Спасо-Евфимьеву монастырю. С этой обителью род Пожарских связывали долгие отношения, там находилась их семейная усыпальница. Туда Пожарский пожертвовал деревни Три Дворища (1587), Елисеево (1609), село Петраково (1632/1633), колокол на 355 пудов, килограммовое серебряное кадило, шубу, множество богослужебных одеяний из бархата, камки и атласа с золотым шитьем, паникадило на 28 свечей, иконы, 20 церковных книг, из которых выделяется золотописное Напрестольное Евангелие, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. По завещанию князя, обители достался образ Казанской Богородицы, отделанный жемчугом, бирюзой, серебром.[400] Доставались от него богатые пожертвования и Троице-Сергиеву монастырю, и даже далекому Соловецкому. Отводная книга Соловецкого монастыря (июнь 1640 года) сообщает о богатых вкладах князя Д. М. Пожарского: «покровцы», шитые золотом и серебром по атласу; иерейские «ризы» из белой камки и лазоревого атласа с серебряным и золотым шитьем; «пять книг Миней месячных четьих»; рукописное напрестолькое Евангелие в переплете, обтянутом атласом и украшенном золотыми кистями-прокладками, серебряными фигурами евангелистов, а также вставками из жемчуга, яхонтов, бирюзы.[401]