Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

кольца; затем покрупнее – маски от солнца и ветра, замшевые перчатки и вышитые шелком платки… Все словно растворялось в воздухе, едва попадало в эти маленькие беспокойные руки. Однажды Урсула своими глазами видела, как перед походом на мессу Эмма надела чепец, а когда сошла на первый этаж, голова ее уже была непокрыта. Эмма несколько раз растерянно поднималась и спускалась в поисках потери. Позже оказалось, что чепец слетел у нее с головы, а одна из служанок подняла его и спрятала, выставив свою госпожу дурочкой. Урсула услышала хохот из окна, когда они возвращались из церкви. Но если Эмма тоже услышала злые слова, то виду не подала.

Фрау Зильберрад была из тех мудрых маленьких женщин, которые всегда знают, когда стоит прикрыть глаза и заткнуть уши. Можно было устроить прислуге разнос или уволить без рекомендаций, вот только кому это пойдет на пользу? Уж точно не Эмме, которая и носа своего не сумела бы найти, если бы не постоянная помощь девушек. Так что в доме царило негласное правило: можно подшучивать, но нельзя переходить черту.

Урсула ошиблась, вначале найдя Эмму наивной простушкой. Та просто умела искренне радоваться солнечному дню или красивой одежде. Она пришла в восторг, услышав, что Урсула шьет платья, схватила ее за руки и умоляла сшить ей тоже: голубое, нет, лучше синее! Урсула смотрела на свои запястья в этих цепких крошечных пальцах и думала, не исчезнет ли она сама, как пропадает все, к чему прикасается Эмма. Но все же она согласилась, просто потому что не нашла в себе сил отказать. Эмма, чуткая к чужому настроению, тут же кинулась извиняться. «Не нужно мне было так выпрашивать, – говорила она. – Совершенно бесстыдно с моей стороны!» После этих слов Урсула поняла, что пути к отступлению отрезаны. Теперь она просто обязана была сшить Эмме это чертово синее платье.

Жену Зильберрада, в отличие от него самого, в городе любили. Ее тепло приветствовала галантерейщица, сапожник интересовался, как идут дела, молочник передавал ей небольшие подарки, а мясник присылал лучшую вырезку… Сперва Урсула полагала, что так они умасливают ее мужа, но вскоре поняла, что причина крылась в самой Эмме. Она поймала себя на том, что ревнует подругу к окружающим. Будь ее воля, она посадила бы Эмму в коробочку и повсюду носила с собой, никому не показывая. Так наверняка поступил бы Кристоф, если бы у него нашлась подходящая коробочка.

– Господь одарил тебя всем, – говорила она без всякой зависти, – большим домом, чудесными детьми…

– Мои дети, – строго возражала Эмма, – лентяи и бездельники.

Урсула знала, что это не так, и сама Эмма знала, что это не так, но никогда не хвалила детей перед посторонними. Оставаясь нежной с обоими мальчиками, она стремилась воспитывать в них скромность, а потому словно не замечала их талантов, хваля только за усидчивость и послушание. Томас отличался живым умом и жаждал делиться открытиями, которыми щедро одаривала его юность. Старательно морща лоб, он читал Урсуле катехизис и пересказывал притчи, услышанные от учителей-иезуитов. Но с гораздо бо́льшим удовольствием мальчишка показывал ей блестящих жуков-бронзовок и жужелиц и демонстрировал, как можно маленьким зеркальцем приручить юркий солнечный луч.

Младший, Вильгельм, все время держался рядом с Эммой. Ласковый, как кошка, он неохотно разлучался с матерью и тяжело переносил ее отсутствие. Искания брата его не волновали, но когда Эммы не было рядом, он увязывался за Томасом, а тот относился к нему со сдержанным терпением.

Глядя на них, Урсула не могла не думать, каковы были бы ее собственные дети. Даже тот, кого она вытравила из чрева. Раньше он мерещился ей чудовищем с козлиной головой и петушиным гребнем, что исторгает из пасти грязную брань. Но ведь Зильберрад приходился отцом и Томасу с Вильгельмом, которые на первый взгляд ничем на него не походили… А каков будет ребенок Агаты?

Она уже успела рассказать Эмме, что раньше, до своего вымышленного замужества, была нянькой и присматривала за девочкой-сиротой, мать которой сожгли по обвинению в колдовстве. Самой девочке повезло: ее взяли под опеку в хорошую семью.

– Ужасно! – Эмма казалась искренне расстроенной. – Когда-то в Ортенау тоже было очень много ведьм, но благодаря нашим молитвам Спаситель избавил нас от сей напасти. Они жили среди обычных людей, притворялись такими же, как мы, а потом насылали на город дожди и град, чтобы побило весь урожай, вызывали ветер, чтобы уничтожить виноградники, выпускали на свободу чуму… Слава Богу, что их больше нет! Однако я твердо убеждена, что дети не должны нести наказания за материнские грехи. Хорошо, что о твоей подопечной позаботились добрые люди. Лет десять назад в Оффенбурге тоже была подобная история. Я даже помню, как звали ту малышку: Агата. Красивое имя… Я видела ее один раз, но мельком и совсем не помню, как она выглядела.

– А что с ней стало?

– Ее мать, Эльзу Гвиннер, разоблачил мой муж. Мне было тогда восемнадцать лет, я всего полгода как вышла замуж, но уже носила под сердцем Томаса. Поэтому Рупрехт мне ничего не рассказывал о своих делах, чтобы я не волновалась. На казнь он мне тоже запретил ходить, чтобы это зрелище не навредило ребенку. Вдобавок тогда на свободе оставалось еще немало других ведьм. Кто-нибудь из них мог похитить плод из чрева – ты же понимаешь, как они ненавидели нашу семью… Но я чувствовала этот ужасный запах. Ох, Урсула, мне следовало тогда уехать из города! Но я думала, что, если закрыть все ставни, дым сюда не проникнет.

Она содрогнулась при одном воспоминании об этом. Но, как оказалось, Эмму тогда сильно поразило и то, что маленькую дочь Эльзы держали в ледяном карцере. «Как мог палач, – возмущалась она, – так обращаться с невинным ребенком? Если бы Рупрехт узнал, он бы ни за что этого не позволил!»

Урсула промолчала. Порой у нее возникало чувство, что они говорят о совершенно разных людях. Однажды, думала она, дверь откроется и войдет Рупрехт Зильберрад – высокий красивый мужчина с добрыми глазами и широкой улыбкой. Он ничем не будет напоминать того, который прижимал ее к кровати, задирал на ней юбки и разрывал ей нутро.

– А куда потом девалась эта девочка?

Эмма удивленно моргнула. Нить беседы она теряла так же легко, как предметы вокруг себя.

– Ее взял к себе герр Вагнер. Я видела его всего один раз и не знаю, что о нем и думать. Он хорош собой, учтив, весел, но знаешь, о нем ходят такие слухи… Говорят, он