Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

прихожую и успел сделать пару шагов, прежде чем заметил за распахнутой дверью ванной неопределенное черное пятно. Конечно, это чужая квартира и он понятия не имеет, как все в ней обустроено, но ведь в ванной должно что-то быть, верно? Стиральная машина, шкафчик… Куча грязной одежды, наконец.

Следовало вернуться обратно в подъезд, но сгусток черноты в углу ванной комнаты снова и снова притягивал взгляд. Осторожно, будто приближаясь к клетке с диким зверем, Хлопочкин потянулся к выключателю. Хотелось просто посмотреть, что там такое. Убедиться, что это всего лишь…

В куцем, неохотно зажегшемся свете он увидел, что это никакое не пятно. И не куча грязного белья. Чернота оказалась провалом в полу ванной комнаты. Его серые каменистые края уходили вниз и вглубь, погружаясь во тьму – куда-то, но явно не в нижележащую квартиру. Потому что ни в одной квартире не могло быть такой плотной пещерной черноты.

От взгляда в провал начинала кружиться голова. Виктор Иванович ухватился за стену и попятился к двери. «Бездна, – крутилось у него в голове, – я заглянул в бездну». От этих мыслей муторная слабость и боль в голове отодвигались на второй план. Он больше не придумывал никаких объяснений. Ему было страшно.

Споткнувшись о порог, Хлопочкин вывалился из соседской квартиры и захлопнул дверь, ограждая себя от… чего? Что именно он увидел? Что вообще все это значит?!

– Алла! – почти бегом он бросился в соседний тамбур. – Алла, ты где?

Чтобы не прикасаться к звонку – к тому, что выглядело как звонок, – он забарабанил в первую дверь. В этой квартире жила истеричка в красном. Чувствуя непривычную слабость в ногах (а точнее, не чувствуя их вовсе), Хлопочкин привалился к двери и чуть не упал, когда та вдруг открылась внутрь.

– Алла? Есть кто?

Хлопочкин балансировал на пороге и уже понимал, что не хочет его переступать. Тишина по ту сторону была не просто отсутствием звуков, она висела в воздухе невидимой взвесью, неизвестно сколько не тревожимой никем и ничем. Законсервированная тишина. Тишина нежилого помещения.

А еще – кучки серого песка, вытянувшиеся вдоль серых стен на сером полу. Ни обоев, ни напольного покрытия – только пористый бетон и бетонная пыль.

Справа раздался щелчок, а затем – тихий скрип отворяемой двери. К обледеневшим конечностям Хлопочкина вернулась чувствительность.

– Алла! Аллочка!

С трудом дыша из-за колотящегося под самым горлом сердца, Хлопочкин поспешил в соседнюю квартиру. Звуки, движение – наконец-то!

– Аллочка! Я тебя везде…

И запах. Маслянистый, растительный, густо разлитый в душном тепличном воздухе.

Виктор Иванович не успел понять, что именно видит перед собой. Оно обвило его ноги и рвануло внутрь, так что перед глазами мелькнул потолок.

И кое-что еще. Воспоминание о бородавчатых щупальцах, тянущих его вглубь песчаной воронки.

Хлопочкин закричал и продолжал кричать до тех пор, пока нечто мягкое и обжигающее не заволокло его лицо.

6

Семен остановился под дверью двадцать четвертой квартиры с фомкой в руках. Он поворачивал инструмент то так, то этак, пытаясь ухватить поудобнее. На пол сыпались хлопья побледневшей ржавчины. Обнажившаяся серая поверхность фомки напоминала металл, но не была им. Впрочем, Семен не замечал разницы. Он готовился к неизбежному.

Выбор был прост: жизнь Толеньки против жизней тех, кого Серая Мать приведет в будущем. Теперь, когда Семен знал, что Она делает с ними на самом деле, сомнения были излишни. Чего тут сомневаться?

И все-таки Семен медлил. Дыхание, спокойное всю дорогу, теперь сбивалось. Хотелось вдохнуть поглубже. Еще глубже. От этого сердце начинало стучать чаще и натужнее, как будто ему тоже не хватало воздуха. Или крови.

Семен не был жестоким человеком. Никогда. Да, несколько раз ему приходилось участвовать в потасовках, но только в безвыходных ситуациях. Да и дрались все голыми руками. А в тот единственный раз, когда на чьей-то квартире незнакомый парень с ножом-бабочкой порезал другого незнакомого парня, Семен попросту встал и ушел. Он не хотел проблем.

Семен в очередной раз провел большим пальцем сначала по одному концу фомки, потом по другому.

Концы оказались не острые. Совсем не острые.

Может, и не будет никакой крови.

Его ладонь легла на изогнутое колено инструмента. Можно бить им. Сильно. Очень сильно. Несколько раз, чтоб наверняка. Это ведь не убийство из-за дозы или по злости. Или под кайфом. Это другое. Это… ради других.

Он попытался представить новых людей, которые придут сюда, но в голове теснились лишь знакомые лица: Олеся, Хлопочкины, толстуха из двадцать второй, Вася и Ромка. Ленка. Толенька.

«Я хороший человек. А хорошие люди поступают правильно. Даже если это… трудно».

Семен разжал один кулак, взялся за дверную ручку. Осторожно потянул на себя. Не заперто. Он бесшумно переступил через порог, прикрыл за собой дверь и точно так же, не издав ни единого звука, прокрался вглубь квартиры.

Запущенная кухня, висящие под потолком полоски темного мяса. Никого. Он двинулся дальше по пустому коридору. В комнате, где Олеся перевязывала руку раненой соседки, тоже пусто. Изгиб коридора. Полумрак. Снова никого. И в ванной, где Олеся и Толенька разделывали убитых птицеящеров, тоже.

На пороге комнаты со следами пожара и кучами мелких вещей вдоль стен Семен остановился. На полу перед ним валялся небольшой грязный комок. Кажется, старая детская игрушка. Семен подтолкнул комок ногой, потом наступил сверху, и тот легко смялся. С отвращением Семен пинком отправил игрушку в другой конец комнаты и попал в груду хлама. Посыпалась какая-то мелочь. Испугавшись, что так глупо выдал себя, Семен метнулся к последней комнате, рванул дверь.

И там тоже никого не оказалось. Только продавленная двуспальная кровать с горой засаленного тряпья.

Вздохнув, Семен отвернулся и привалился к стене коридора. Разочарование от того, что все сорвалось, смешивалось с малодушным облегчением.

Подождать, пока Толенька вернется?

Семен понял, что не хочет оставаться в его квартире. У него ведь есть свое жилище. Точнее, Олесино, но в ближайшее время девушка точно не вернется. Останется в Колыбели, с Серой Матерью. Сможет ли Олеся когда-нибудь проснуться? Хоть немного побыть прежней?

От этих мыслей становилось тяжело, как будто внутрь грудной клетки опустили увесистую гирю. Стыд, страх, гнев – все, что когда-то бушевало внутри, ушло. Он не мог ненавидеть или презирать Олесю, как Толеньку. Да, она изменилась в худшую сторону, но не по своей воле. Семен решил, что после того, как выполнит просьбу Серой Матери, обязательно вернется навестить Олесю. Принесет ей что-нибудь из дома. Что-нибудь знакомое, красивое. Может быть, это поможет?

Пыльная тишина взорвалась стуком в дверь. Тяжесть в