Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

слишком много времени и осталось слишком мало существ, прежде чем Серая Мать научилась смешивать необходимое в равных пропорциях. Поэтому их, цепляющихся за свои жизни и способных продолжать себя, она берегла.

Но сейчас все обстояло иначе. Дитя родится, и ему потребуется пища. А может и плоть. Этого она не знала. Сейчас их связь ослабла – Дитя полностью сосредоточилось на том, чтобы выйти наружу. И потому неподалеку лежал потомок выживших. Один из немногих обитателей этого мира, в ком еще можно было угадать черты прежних людей. Подогнув под себя руки и ноги со скрюченными, но все равно длинными пальцами, он размеренно дышал – Серая Мать приказала ему заснуть.

Оставалось только ждать.

11

Олесю разбудил холод. Он одеялом окутывал со всех сторон, затекал под ворот куртки, огрубевший от подсохшего пота и грязи, щипал голые лодыжки. Олеся лежала, зарывшись, как червь, в песчаную кучу в углу между двух серых полуобвалившихся стен. Такие же щербатые, обгрызенные стены громоздились напротив, утопая в россыпях собственного праха. А поверх серого ложилось белое: развалины без крыши не могли защитить от снега. Крупные рыхлые хлопья сыпались медленно и таяли, попадая на не прикрытые одеждой участки тела.

Холод подгонял, но двигаться все равно было трудно. Ныли суставы. Ныл набитый металлической ватой череп.

Остаток ночи Олеся почти не спала. Ослабевшее тело рухнуло в песок мертвым грузом, но разум отказывался отключаться. Что-то виделось, слышалось. Отрывочные картинки вспыхивали под веками, оборванные оклики и осколки совсем уже непонятных звуков доносились как будто снаружи, хотя в пустоши царила тишина. Когда Олеся, вздрагивая, приходила в себя, все казалось сном: пустошь, Колыбель, Серая Мать и ее изощренные пытки, пробудившийся дар… А секунду спустя Олеся снова воспринимала окружающие формы сквозь тьму, словно ее сознание отрастило щупальца и теперь шарило ими вокруг.

Незнакомое место, Толенька, свернувшийся рядом в пыли, бесконечное мертвое пространство за крошащимися стенами – все было по-настоящему.

Как долго они брели посреди ночи? Куда? Олеся понятия не имела. Шорох тяжелых шагов убаюкивал, и только ощущение Толенькиной ладони в руке и прохладное давление его пальцев напоминали, что она не одна и все еще бодрствует, побуждали двигаться дальше. Просто дальше, и все.

Неожиданно во мраке рядом раздался Толенькин голос:

– Ты далеко видишь?

Олеся остановилась. Ей казалось, он никогда больше не заговорит.

– Не знаю, – ответила она.

– Видишь старый дом?

Тогда она впервые представила те самые «мысленные щупальца», как они тянутся во все стороны. И вдалеке справа…

– Справа есть что-то…

Больше они не говорили. Руководствуясь ощущениями, не являющимися ни одним из пяти чувств, Олеся привела их сюда. Ветхие стены, осыпающиеся прорехи входов и выходов, пара сохранившихся оконных проемов. Просто заброшенная копия? Или здесь когда-то жили, принимая это строение за свой дом? Если так, то они уже давно… Если, конечно, не оказались в Колыбели. Если не стали кричащими в глубине.

Когда Олеся сумела повернуться, то увидела рядом пустое углубление в песке. Толеньки не было. От места, где он спал, в сторону пролома в стене вели две прерывистые борозды – следы тяжело волочившихся ног. Тонкий слой снега постепенно скрывал их.

«Черт…»

Морщась от боли в спине и коленях, Олеся поднялась и заковыляла по следам. Она не слышала, как Толенька встал, не знала, куда и зачем он пошел. Может, он и не сказал бы, даже если бы она спросила. После всего, что вернулось к нему из… из темных времен, он выглядел просто пустой оболочкой. Сломанной игрушкой Серой Матери. Но никого другого у Олеси не осталось. Теперь, когда Толенька исчез, она почувствовала это особенно остро.

За пределами стен следы почти терялись в снегу. Белая взвесь кружилась вокруг, оседала на щеках холодными каплями. Кроссовки окончательно расклеились, промокшие носки липли к стопам. Олеся оглянулась на собственные следы, пытаясь понять, сможет ли по ним вернуться обратно.

«Чтобы что? Спрятаться от снега?»

Вспомнив серые стены без крыши, Олеся беззвучно хохотнула. Все, что у нее осталось, надето на ней. Все, что вокруг, – пустошь, Колыбель, Серая Мать, неведомые монстры – стремится ее уничтожить. Так не все ли равно, куда идти?

Толенькин след пропал. Олеся сделала по инерции еще несколько шагов вперед, прежде чем заметила, что снежная завеса редеет. Снегопад кончился, и последние снежинки, кружась, опускались в уже подтаявшую серо-белую слякоть.

Впереди лежал невысокий, чуть припорошенный снегом холм. У его подножия сидела сгорбленная фигура в знакомой черной куртке с прорехами, выплевывающими драный синтепон. Олеся ускорила шаг.

Толенька не пошевелился, когда она подошла к нему. Похоже, он сидел так уже давно: снег белел в складках одежды, голая кожа на голове была покрыта каплями влаги. Такие же капли падали с серых рук, свисающих между согнутыми ногами. Толенька не обращал внимания ни на что.

«Сломанная игрушка… Сломанный… Сломленный».

Прервав мысленную игру слов, Олеся тоже опустилась на землю. Растаявший снег намочил джинсы.

«А разве я не сломанная?»

Ответа не было, только безразличие – тяжкое, душное и ватное, как небо над головой.

Не думая больше ни о чем, Олеся попыталась отряхнуть одежду. Бесполезно. Влажная от снега пыль въелась в ткань, прилипла к коже и волосам. Олеся раздирала спутанные волосы пятерней, но они оставались такими же серыми. Она отделила одну прядку, намочила пальцы в снегу и потерла ее. Ничего не изменилось. И не могло измениться. То, что Олеся приняла за въевшуюся пыль, оказалось сединой.

Сколько времени прошло? Меньше суток? Она пережила кошмары, в которые ее погрузила Серая Мать, и проснулась седой. Отдала этой твари часть себя.

Олеся прекратила возиться с волосами и тоже опустила руки между колен.

Седина в двадцать два года? В нормальной жизни она пришла бы в ужас. Но ничего нормального больше не осталось. А ужаса и без того было достаточно.

– Зачем она все это делает? – спросила Олеся, глядя перед собой. Как она и ожидала, Толенька не ответил. Возможно, он уже перешел ту грань, за которой реальность окончательно перестает иметь значение.

– Она ест нас, нашу боль и страхи. Сохраняет жизни тем, кто в Колыбели, чтобы продлить пытки и получить еще больше страданий. Но зачем строить эти дома, копировать вещи? Зачем создавать видимость чего-то нормального? Почему просто не заставить нас сразу прийти в Колыбель?

Толенька молчал.

– Внушать мысли, внушать, что мы не те, кто есть на самом деле… Зачем это? – продолжала Олеся, скользя взглядом вдоль туманного края серого горизонта. – Может, это как… откармливать гусей? Ну, знаешь, как подготовка. Чтобы