Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

телеги привезли гренадер из Ла-Виллет; пулевых ран на них не было, только резаные и колотые: они два раза ходили в штыковую атаку — чтобы выбить русских из поселка и чтобы прорваться обратно к своим. Боеприпасы закончились, стрелять стало нечем.

Легкораненые после перевязки уходили обратно к Бельвилю, где контуженный Мармон в пробитом пулями мундире пешком, с саблей наголо, сумел отбросить стрелков Ермолова силами полубатальона. Стрельба теперь перекатывалась с востока на запад: вот это вроде с Монмартра… А это от ворот Майо… От Булонского леса… В шесть часов выстрелы смолкли совершенно: как говорили, начались переговоры. Закат догорал за заставой Звезды, озаряя Триумфальную арку. Туда тоже шли русские…

Оборванные, закопченные солдаты располагались ночевать прямо на мостовой. Они ни о чем не просили, словно пристыженные тем, что сидят здесь, вместо того чтобы лежать там. Шарль отдал им ветчину. У костров зарождались негромкие разговоры. Две мельницы на Монмартре обороняли всего-то две сотни пожарных и рота ветеранов; им пришлось бросить свои девять пушек, когда десять тысяч русских пошли на них в штыки… У заставы Клиши стояли три или четыре роты нацгвардейцев; к ним присоединились горожане и голыми руками — голыми руками! — отбили атаку пруссаков, а потом стали строить засеку, но тут уже объявили перемирие… Бертолле потянул Шарля за плечи — пойдем домой, мать и сестра, наверное, волнуются. Шарль не хотел уходить. Отсветы костра падали на его бледное лицо, зрачки горели подвижническим огнем.

— Ступай домой, парень, — сказал ему солдат. — Там теперь твой пост.

На набережной Жевр, куда они вышли с улицы Сен-Мартен, их окликнул женский голос. Мадам Летьер не усидела дома и теперь бежала им навстречу. Запыхавшись, она не могла ни о чем расспрашивать, но все и так было понятно. В темно-синем небе ярко сияла полная луна, освещая башни Консьержери, похожие на вбитые в землю колья.

50

Впереди гарцевали лейб-казаки, прусские гусары и кирасиры. Император Александр, с голубой андреевской лентой через плечо, ехал на серой кобыле, подаренной ему в Эрфурте Наполеоном. По правую руку от него трусил генерал Шварценберг, по левую — Фридрих Вильгельм и цесаревич Константин, позади следовали верхами Бернадот в шведском мундире, когорта штабных генералов и французские эмигранты с белыми повязками на рукаве, замыкали шествие гвардейские пехотные полки.

В предместьях было тихо и безлюдно, но как только победители вступили на бульвары, все окна, крыши, даже кроны деревьев наполнились народом, махавшим платками и шляпами и выкрикивавшим приветствия; шеренге из нацгвардейцев приходилось сдерживать толпу, напиравшую с тротуаров. Богато одетые дамы вопили: "Виват, Александр!" и простирали к нему руки; Полиньяков, Дама, Рошешуара тоже узнали; на Вандомской площади молодые люди с белыми кокардами на шляпах пытались накинуть веревки на статую Наполеона, чтобы свалить ее, на площади Согласия зачитывали прокламацию Шварценберга к народу Парижа с призывом восстать против узурпатора. В три часа пополудни кортеж добрался до Елисейских Полей. Государи спешились и заняли приготовленные для них места, а союзные войска маршировали перед ними, отправляясь на биваки.

Шварценберг, бывший австрийский посланник в Париже, вернулся в свой прежний дом на улице Монблан, прусский король расположился в особняке Евгения де Богарне, царь намеревался занять Елисейский дворец, но по дороге туда его остановили: растерянный и напуганный чиновник несвязно объяснял, что во дворце, по некоторым признакам, может быть заложена бомба, не угодно ли его величеству воспользоваться гостеприимством князя Беневентского — господина де Талейрана?

Талейран постарел, но не утратил ни своего обаяния, ни проницательного взгляда, ни густоты волос (что с досадой отметил про себя Александр).

— Ваше величество, возможно, одержали сейчас величайшую свою победу, превратив дом дипломата в храм мира, — приветствовал он своего гостя.

К семи часам вечера в новый храм съехались Фридрих Вильгельм, Шварценберг, принц Лихтенштейн, граф Нессельроде, Поццо ди Борго и друзья Талейрана, которых он прочил в новое правительство: барон Луи, генерал Дес-соль, аббат де Прадт. Шторы на окнах задернули, в камине уютно горел огонь, перемигиваясь с канделябрами, гости расположились в удобных креслах.

— Вы знаете, господа: не я начал эту войну, — сказал Александр, когда вступительная болтовня закончилась и стало можно перейти к делу. — У нас есть только два неприятеля: Наполеон и любой враг свободы французов. Так нужно ли заключить мир с Наполеоном, провозгласить регентство Марии-Луизы или восстановить на троне Бурбонов?

Все молчали. Выждав из приличия несколько секунд, Талейран подал голос:

— Сир, выбирать можно только из двух вещей: либо Бонапарт, либо Людовик XVIII. Все, что не есть Бонапарт или Людовик XVIII, — просто интриги.

***

— Офицеры, унтер-офицеры и солдаты старой гвардии! — Стоя наверху крыльца-подковы, Наполеон напрягал голос, глядя на пестрое расплывчатое пятно, затопившее двор перед дворцом Фонтенбло. — Неприятель обогнал нас на три перехода и вошел в Париж. Я передал императору Александру предложение мира, купленного ценой великих жертв: Франция вернется в свои прежние границы, отказавшись от завоеваний и утратив все, что мы приобрели со времен Революции. Он не только отказался, он сделал хуже! По его коварному наущению люди, которым я сохранил жизнь, которых я осыпал благодеяниями, — он дозволяет им носить белую кокарду и скоро заменит ею нашу национальную!

Сине-бело-красное пятно заколыхалось, издавая ропот возмущения. Наполеон набрал в грудь побольше воздуха.

— Через несколько дней я пойду на Париж. Я рассчитываю на вас! Я прав или нет?

Пятно заходило ходуном, выбрасывая сине-черные протуберанцы под крики: "Да, на Париж! Слава императору!"

— Мы пойдем и докажем им, что французская нация — хозяйка в своем доме! Она часто хозяйничала у других, но здесь останется хозяйкой навсегда! Она способна отстоять свою кокарду, свою независимость и неделимость своей территории! Ступайте и поговорите об этом с солдатами.

Пятно зашевелилось, утекая в ворота.

— Армия не пойдет на Париж, — раздался голос за плечом у императора. — Она устала и понесла большие потери.

Наполеон резко обернулся. Маршал Ней смотрел на него сверху вниз; его лицо тоже расплывалось, но не настолько, чтобы не разглядеть хмурой складки между бровями.

— Армия подчинится мне! — прошипел Наполеон.

— Она подчинится своим командирам! — возразил ему Ней, не отводя своих глаз.

— Вот чего вы добились, не слушая советов друзей, когда они побуждали вас к миру, — проскрипел маршал Лефевр.

***

Когда двор замка наполнился топотом ног и загудел от голосов, Коцебу сразу понял: это за ним. Дрожь пробежала по всему телу. "К русскому! К русскому!" — слышалось теперь отчетливо. У Морица подкосились ноги и зазвенело в ушах, он сел на койку, застегивая мундир непослушными пальцами. Хотя зачем он это делает? Расстреливают