Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

генерал Бертран объявил, что они подъезжают к Монтаржи и что гарнизон выстроен для встречи. Наполеон велел остановить карету, выбрался, сел верхом. Трубили трубы, гремели барабаны, солдаты взяли на караул…

В Невере, куда они прибыли на следующий день, скопилось множество войск и артиллерии. Префект предусмотрительно уехал, мэр спрашивал у комиссаров, как ему вести себя с Наполеоном. Наполеон же вел себя как император: привычно сыпал вопросами, внимательно выслушивал ответы. Когда закладывали лошадей, чтобы ехать дальше, генерал Коллер попросил уделить ему несколько минут. Ожеро, командовавший войсками на Роне, вступил в переговоры с австрийцами и заставил армию, хранившую верность императору, отступить на правый берег реки.

— Сир, маршал Ожеро продал вашу армию! — возмущенно воскликнул Коллер.

И Ожеро тоже…

В Мулене меняли лошадей, в Роанне остановились ночевать. "Виват императору!" — кричали под окнами. Наполеону доставили письма от матери и дяди-кардинала, находившихся в монастыре неподалеку; матушка обещала приехать к нему на Эльбу, как только он устроится.

В Лионе стояли австрийцы. Комиссары просили не ехать через этот город днем, поэтому Наполеон ужинал в Латуре, беседуя о богословии с местным кюре. Спускалась ночь, лишая красок крыши, виадуки и вздымавшийся над ними зеленый холм с белыми башенками базилики. Вдоль дороги, вившейся между убегавшими вверх по склонам виноградниками, стояли молча группки людей; одинокий голос выкрикнул: "Прощай, слава Франции!" Полковник Кэмпбелл уехал вперед, чтобы подготовить все к отплытию.

Всю ночь император шел пешком по дороге.

Каролина прислала матушке в подарок восемь лошадей — та с презрением их отвергла. Она тоже не верит, что Мюрат совершил предательство сам, наперекор жене. Фуше, должно быть, уже на пути в Париж, с австрийцами он договорится. Не зря он припрятал свою картотеку и отказывался ее выдавать: уверяя в преданности, готовился предать еще раз. Почему Наполеон может рассчитывать на верность своих солдат, но не генералов? Солдатам ведь тоже есть что терять — жизнь, например… Хотя возможно, что верность — тоже покой: никаких мучений выбора, раздумий, сомнений… Иди, куда прикажут, делай, что велено, кричи вместе со всеми.

У почтовой станции, где завтракал Наполеон, собрались жители ближайшего поселка, они плакали. Император сказал им небольшую речь и уехал в Баланс.

Ожеро дожидался его на дороге. Наполеон вышел из кареты и пошел навстречу; Ожеро приложил руку к фуражке, император снял шляпу и поклонился. Ожеро заговорил развязно, приятельским тоном; взгляд Наполеона тотчас стал стальным, спина выпрямилась, он сделался выше ростом. Комиссары наблюдали издали; когда, полчаса спустя, император вернулся к карете, Ожеро из хищного грифа превратился в ворону, от его самоуверенности не осталось и следа. "Прощайте, господин маршал!" — с нажимом сказал Наполеон.

На закате прибыли в Монтелимар; стоявшая на дороге толпа обнажила головы. Все хотели увидеть императора, прикоснуться к нему; добраться до отведенной ему квартиры оказалось не так-то просто. Как ни в чем не бывало, Наполеон вызвал к себе префекта и мэра, потребовал отчета, делал распоряжения… Только тогда ему решились сказать о прокламации Ожеро, распространенной несколько дней назад, в которой маршал писал, что Наполеон принес тысячи людей в жертву своему жестокому честолюбию, а сам не смог умереть как солдат. Император умел владеть собой, никто не понял по его лицу, какие чувства он испытывал, читая слова, обращенные к ветеранам: "Наденем белую кокарду — истинно французский цвет, изгоняющий навязанные вам цвета революции".

— Это полная и окончательная деградация, — произнес Наполеон ровным голосом, закончив читать. — С такими людьми, как Ожеро и Мармон, выстоять было невозможно.

Он не заночевал в Монтелимаре и уехал сразу после ужина.

Верная старая Франция осталась за спиной. В Донзере праздновали восстановление монархии. Кортеж пробирался по иллюминованным улочкам под крики "Слава Бурбонам!", которые сменились воплями "Долой тирана!", как только народ разглядел орлов на каретах. Наполеон хотел выйти и сказать пару слов, Бертран удержал его.

Как странно! Двадцать с лишним лет назад капитан Бонапарт двигался той же дорогой с небольшим отрядом, опасаясь попасть в руки мятежников, но стремясь во что бы то ни стало выполнить приказ — забрать из Авиньона пушки для Итальянской армии. Юг Франции восстал тогда против тирании Конвента, сопротивляясь Террору. Два метких и неожиданных выстрела из пушки, которую солдаты Бонапарта втащили на руках на Скалу правосудия, вызвали панику среди мятежников, позволив генералу Карто войти в Авиньон. Потом были Марсель и Тулон, Париж и Каир, Маренго и Аустерлиц…

Генерал Камбронн предложил выслать авангард на разведку. Три кареты умчались вперед, остальные медленно продвигались следом. Наполеон терпеть не мог плестись шагом, они часто ссорились из-за этого с Коленкуром… Не доезжая до города, кортеж остановился, Бертран принес тревожные вести: мэр распорядился вынести почтовую станцию за городскую стену, потому что в самом Авиньоне императорские кареты подверглись нападению: с них сорвали орлов, замазали гербы грязью… Что ж, другого пути нет.

Вдоль улиц стояли шеренги нацгвардейцев с при-мкнутыми к ружьям штыками, но их грозный вид не пугал озлобленную толпу, плевавшуюся бранью. Лошадей хватали под уздцы; булыжник влетел в окно дормеза под звон стекла, и тотчас чья-то рука задергала ручку, пытаясь открыть дверцу. Капитан гвардейцев замахнулся прикладом; лошади взяли с места крупной рысью.

— Весьма обязан! — крикнул Наполеон капитану, высунувшись в разбитое окно кареты.

Бертран ухватил его за плечи и втащил обратно.

— Дьявол! — пробормотал император. — Не знал, что авиньонцы — такие горячие головы!

Уже рассвело. У почтовой станции Оргона шумела толпа; с наскоро сколоченной виселицы свисало чучело в зеленом егерском мундире, измазанном кровью на груди; когда кортеж остановился, чтобы сменить лошадей, чучело подожгли. Мужчины и женщины рвались к дормезу с мерзкой бранью и кулаками; комиссары вышли из своих карет, заслонив собой экипаж императора; к ним присоединился казначей Пейрюс, ругавшийся по-гасконски; его энергичные выкрики и крепкие удары графа Шувалова в конце концов возымели свое действие. Впряженных лошадей пустили галопом, вслед карете полетели камни. Толпа хотела было отыграться на Шувалове, но тот грозно крикнул: "Я русский генерал!" "Слава освободителям!" — обрадовались несостоявшиеся убийцы.

Граф догнал кортеж у постоялого двора в двух верстах от Оргона. Комиссары совещались с озабоченными лицами: если так пойдет и дальше, они рискуют не доставить ценный груз к месту назначения в неприкосновенности.

— Сир, я предлагаю вам поменяться со мною шинелями и пересесть в мою карету, — сказал Павел Андреевич. — Она поедет первой; если кто-нибудь вздумает покуситься на вас, то будет иметь дело со мной.

Наполеон внимательно взглянул в спокойные, чуть навыкате, глаза цвета темного янтаря.

— Зачем вы это делаете, генерал?

— Мой государь, император Александр,