Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– Эта официантка очень предана алой старухе? Она наверняка доложит, что я был сегодня в клубе. Хотел бы я знать, можно ли рассчитывать на нее как на посредника? Передаст ли она начальнице мои извинения?

– Оглянись. Посмотри на стены, – сказал я. Куиссер поставил стакан и огляделся вокруг.

– Да, все серьезнее, чем я думал, – признал он. – Она убрала все старые картины. А новые совсем на нее не похожи.

– Это не ее картины. Ты ее унизил.

– И, тем не менее она не завязала с этим. В последний раз, когда я ее видел, она что-то малевала на Подмостках.

Подмостками тут называли небольшую площадку в противоположном углу клуба, обрамленную четырьмя длинными панелями, на каждой – черные и золотые символы на глянцевито-красном фоне. Что только на этой сцене не происходило: тут читались стихи, ставились живые картины, разыгрывались всевозможные сценки и кукольные спектакли, демонстрировались художественные слайд-шоу, исполнялась живая музыка и так далее. Той ночью, это было во вторник, сцена тонула во мраке. Я не заметил никаких новшеств и спросил Куиссера, что, по его мнению, изменилось.

– Не могу сказать точно, но что-то должно было измениться. Может, эти черно-золотые иероглифы – или что они там есть на самом деле. Из-за них эти панели выглядят, как обложка меню китайского ресторана.

– Ты повторяешься, – заметил я.

– В смысле?

– Китайский ресторан. Ты говорил то же самое о выставке Марши Коркер месяц назад.

– Неужели? А я и забыл.

– Ты просто говоришь, что забыл, или действительно забыл? – я задал этот вопрос только из любопытства, желудок ныл так, что затевать сейчас серьезный спор было выше моих сил.

– Ну ладно, я помню, и? И, кстати, я как раз вспомнил, о чем хотел с тобой поговорить. Меня на днях осенило, и я сразу подумал о тебе и твоих… делах, – он указал на мой исписанный блокнот, лежащий на столе между нами. – Не могу поверить, что никому это не приходило в голову. Ты из тех, кто должен об этом знать. Остальным, похоже, невдомек. Давненько это было, но ты тоже не мальчик, ты должен помнить.

– Помнить что? – уточнил я.

Помолчав немного, он ответил:

– Бензозаправочные ярмарки.

И сказал он это с таким видом, будто это была коронная фраза анекдота, сказал с гордостью, словно после этого все должны были от души захохотать. Я же, судя по всему, должен был удивиться и понять, о чем речь. Не то чтобы эти слова были для меня пустым звуком, но память – такая хитрая штука. Так, по крайней мере, я ответил Куиссеру. Но по мере того, как он делился своими воспоминаниями, пытаясь всколыхнуть что-то в моей памяти, я мало-помалу стал понимать, чем были эти ярмарки на заправках и для чего их устраивали. И все это время мне приходилось делать усилие, чтобы не показать, как мне плохо, как ноет и жжет желудок. Я думал, что это, похоже, начало вирусной инфекции, если только на самом деле я не отравился, а Куиссер все болтал и, похоже, так увлекся, что совершенно не обращал внимания на мою боль.

Он утверждал, что воспоминания о бензозаправочных ярмарках были родом из раннего детства. Его семья – он вместе с родителями – летом часто отправлялась в долгие поездки, направление выбирали самое разное, наматывая километр за километром. По пути, само собой, им приходилось останавливаться на бесчисленных заправках – в мегаполисах и небольших городах, а то и в Богом забытой деревенской глуши. Именно там, как утверждал Куиссер, чаще всего они и заставали эти странные увеселительные гибриды – ярмарки при тамошних бензозаправках.

Куиссер утверждал, что не знает, когда и как появились эти специфические ярмарки (или специальные заправочные станции?). И понятия не имеет, насколько типичное это было явление. Ему казалось, что отец мог бы что-то сказать по этому поводу, но старик умер несколько лет назад, а мать после его смерти так и не оправилась: пережив несколько нервных срывов, она окончательно утратила рассудок. В общем, все, что осталось у Куиссера, – это память об этих детских поездках с родителями, во время которых они часто забирались в сельскую глухомань, случалось, на пересечении двух автострад, и, как правило, когда солнце уже садилось. Там-то они и сталкивались с этой диковинкой, которую Куиссер окрестил бензозаправочными ярмарками.

Это были, чаще всего, обычные заправки: не сервисные станции, где можно было по мелочи починить машину, а просто четыре бензоколонки (порой даже две) и скромное служебное строение, на котором было столько надписей и всякой рекламы, что никто не знал, что там под ними. Куиссер заметил, что в детстве его всегда привлекала реклама жевательного табака – и сейчас, будучи критиком-искусствоведом, он восхищался ею и искренне недоумевал, почему никто из художников не использовал такие же визуальные решения или оригинальную концепцию. Как мне показалось, это упоминание Куиссером жевательного табака должно было придать его истории правдоподобие – он так живо все вспоминал. Но когда я спросил, помнит ли он какую-нибудь конкретную марку табака, который так активно рекламировался на заправках, неотделимых для него от ярмарок, он сразу насторожился, как будто мой вопрос ставил под сомнение достоверность его детских воспоминаний. Он тут же увел разговор в другое русло, отметив, что они вовсе не были неразрывно связаны, заправочные станции и ярмарки, однако они всегда располагались рядом и между ними существовала какая-то договоренность. Как ему вспоминалось, покупка горючего давала право водителю и остальным пассажирам машины бесплатно посетить ярмарку. Убеждение это, как он заметил, было сродни той безоговорочной уверенности, что мы испытываем во сне.

Тут Куиссер стал горячо объяснять, что ярмарки эти выглядели не запланированными, а какими-то спонтанными, словно наскоро возведенными на голом клочке земли где-нибудь сбоку или позади заправки. Было ощущение, будто все присутствующие на них собрались после какого-то куда более пышного и значимого празднества. Высокий арочный вход обычно украшали разноцветные лампочки, создавая жутковатый контраст с огромными пустырями вокруг. А уж на закате – ведь именно тогда чаще всего Куиссер и его родители оказывались в этой безвестной глухомани – иллюминация над входом производила впечатление одновременно праздничное и зловещее. Но как только посетитель попадал внутрь, сама ярмарка – скудная коллекция оборудования, оставшегося от какого-то давным-давно уехавшего луна-парка – тут же производила на него удручающее впечатление.

Аттракционов всегда было немного, и работали они редко. Куиссер предполагал, что, наверное, они функционировали, когда их только поставили рядом с бензозаправками, но это явно долго не продлилось. Их закрыли, судя по всему, при первой же поломке. Сам Куиссер никогда не катался ни на чем, хотя уверял, что отец однажды разрешил ему посидеть на спине деревянной лошадки, что была частью нерабочей карусели.

– Это была такая маленькая-маленькая карусель, – сказал Куиссер так, будто видел в этом обстоятельстве некий тайный смысл.

По его словам, все там было миниатюрным. Кроме карусели, которая никогда не работала, тихо простаивая в темноте, было маленькое колесо обозрения, не выше обычного бунгало, порой – маленькие «чашки-вертушки» или «веселые горки». Все было закрыто после того как однажды вышло из строя (если вообще когда-то работало), так и не дождавшись ремонта. Учитывая почтенный возраст этих мини-аттракционов и их запчастей, думалось Куиссеру, вряд ли их вообще когда-нибудь починят. Но в этом застывшем царстве всегда можно было найти самый главный аттракцион – доступный по крайней мере тем, кто заплатил за положенное количество бензина и прошел через арку с лампочками, увенчанную словом ЯРМАРКА, выложенным разноцветными огоньками на фоне огромного, низко нависающего закатного неба. Куиссер обратился ко мне с вопросом: как можно называть нечто ярмаркой, пусть даже бензозаправочной ярмаркой, если нет самой важной части любого балагана – цирковых номеров? Должно быть какое-то негласное правило, какой-то закон, оговаривающий такие вещи, или даже предписание, имеющее особую силу в удаленных районах, сохранивших утерянные большими городами традиции, – и этому уставу, будь он вымыслом иль явью, бензозаправочные ярмарки следовали. Пусть все карусели, горки и чашки стояли отключенными и темными, шатры, за исключением каких-то чрезвычайных обстоятельств (типа урагана), были всегда, и в них давали представления.