Война и потусторонний мир - Дарья Раскина

Они едва успели укрыться в небольшом овраге, как на поляну волной хлынули всадники. Кощеевские гусары с потухшими глазами крепко держались в седлах. Во главе отряда ехала женщина в черном платье-амазонке. При виде ее Александра почувствовала, как к горлу подступает злая досада: притороченной к черно-золотому седлу болталась высокая шапка с пышным хвостом из конского волоса.

Марья Моровна оглядела шар, возвышающийся над деревьями, и подозвала своего генерала.

– Они рядом. Оставьте один отряд охраной, остальные – на поиски. Я чувствую, цесаревич близко – его нужно найти во что бы то ни стало.

Генерал свистнул в свою дудочку, и часть эскадрона спешилась, а другая, отделившись, с грохотом ринулась дальше в лес. Марья Моровна подождала, чтобы за ними улеглось облако дыма и пыли, и направила коня в сторону обгорелого дерева, а там – дальше, туда, где виднелось начало белесого тумана.

Александра всмотрелась в отряд, оставленный охраной, и с ужасом узнала всадников. Вот стоит, покачиваясь, поручик Пучков, вот сгорбился корнет Волковенко, а вот, клонясь чуть набок, цепляется за уздечку флейтщик Николаша. Рядом застыл Долохов, а во главе отряда, держа обнаженную саблю в безвольной руке, виднеется сам Пышницкий с пустыми, затянутыми белым глазами.

– Куда вы? – послышался яростный шепот Ягины, и Александра поняла, что, ведомая порывом, вышла из укрытия и шагает прямиком к мертвым гусарам. Каждому из них она обязана жизнью, каждого знает и любит, с каждым ела сухари, ходила в атаку, спасалась от погони. Они учили ее биться, слушали ее песни, прикрывали перед начальством. Как можно оставить их здесь, подчиненными чужой воле?

Не обращая внимания на испуганное шипение за спиной, она приблизилась. Подошла вплотную, с трудом вдыхая сладкий, тошнотворный запах гнилого мяса. Видеть их снова – видеть то, что от них осталось, куски израненной безжизненной плоти, их лишенные мысли глаза… почему даже в смерти им не дают покоя?!

– Долохов, – сказала она, останавливаясь напротив друга. – Ты меня слышишь?

Ноздри Долохова раздулись, он фыркнул, втянул воздух.

– Саша! – напряженно позвала Ягина. – Перестаньте, он загрызет вас!

Александра осталась. Вглядываясь в загоревшиеся темным огнем глаза, она взмолилась:

– Долохов, сколько мы провели вместе, не может быть, что ты меня не узнаешь! Помнишь, как учил меня вертеть пикой, а я не рассчитал и шлепнул древком тебя по затылку? Как ты спас меня на балу, когда госпожа Третьякова пыталась увести меня в сад для уединенной беседы? Помнишь?

Из груди Долохова вырвалось протяжное рычание. Он неуверенно шагнул вперед и скрючил измазанную в грязи и крови руку. Еще раз по-звериному принюхавшись, он неестественно выгнул шею.

Александра сглотнула страх.

– А Милку? – продолжила она, не двигаясь с места. – Помнишь собачку Милку, что выскочила на поле перед самым наступлением, и мы с тобой ловили ее из-под ног уланов? Как нас потом отчитывал Пышницкий, как грозил разжаловать в солдаты, если мы еще хоть раз выкинем подобное коленце? И сколько раз потом ему приходилось повторять эту угрозу? Ты помнишь?

Синие губы разомкнулись, Долохов оскалился. Зубы его были черны, словно он грыз землю.

– Саша! – Ягина рванулась к ней, но поздно.

Долохов набросился, лязгая челюстью и горя глазами. Александра не отступила. Наоборот, шагнула ближе и, делясь теплом, сжала его в объятии.

Зажмурившись, она ждала боли. Ждала, что он разорвет ее или ударит, но произошло совсем другое. Стало смертельно холодно, невыносимо тесно, а потом внутри что-то загорелось. Она поняла – он обхватил ее руками.

– Быстров?..

Александра вздрогнула и прижалась крепче, позволяя ему взять столько, сколько нужно. Наконец он отстранился.

– Быстров… – повторил он, вглядываясь в ее заплаканное лицо. Посмотрел на себя и усмехнулся: – Вот это меня перемолотило… Посмотри-ка, весь доломан в клочья, зараза!

– Вот что тебя больше всего беспокоит? – засмеялась Александра, вытирая щеки.

– Еще бы! Знаешь, во сколько он мне обошелся? Да в нем одних ниток на двенадцать копеек! Э-эх, – сказал он, поводя усами, совсем как раньше. Во всем был как раньше – и в хитром прищуре, и в черноте нахальных глаз, и в вечных насмешках. Даже осмотрев зияющую дыру в груди, он только хмыкнул: – Вот так клюква! Я что же это, Быстров? Я, значит, умер?

Александра нехотя кивнула:

– Умер.

– Ясно, ясно… И где я? В аду?

– Почти. Ты на службе у Кощея, в Мертвом царстве.

Долохов скривился:

– Мертвое царство… Я никакому Кощею не присягал, я, может, и не хочу ни с кем за него биться.

– От этого я тебя и пробудил.

– Вот и молодец, Быстров. – Он похлопал Александру по плечу и обернулся. – А остальные что же, все еще спят, красавцы? Под силу тебе пробудить их?

– Не знаю, – призналась Александра. – Я попытаюсь.

Она подошла к Николаше и обняла его.

Ласково шепнув имя, она прижала ладонью льняные кудри и напела ему на ухо мелодию походного марша, который столько раз слышала в исполнении его флейты. Николаша тут же всхрапнул и уткнулся носом ей в плечо. Такой напуганный, такой хрупкий. Он все стоял, подрагивая, и она не отпускала. Хотелось дать ему еще тепла, еще утешить, и Александра сжала крепче. Через пару мгновений голова его стала совсем легкой, руки невесомыми, голос едва слышимым. Он истончился, а потом и вовсе исчез, рассеялся дымом, словно иней на солнце.

Александра в смятении поглядела на Ягину:

– Но как же… разве нельзя…

– Сраженный мертвой сталью к живым не вернется, – с сожалением сказала Ягина.

Александра перевела взгляд на Долохова.

– Вот, значит, что нам уготовано, – хмыкнул он. Кости его хрустнули, когда он тяжело опустился на камень. – И то правильно, Быстров. Устали мы, пора.

Александра оглядела их, израненных, покалеченных, измученных чужой волей, и поняла, о чем он. Решившись, она шагнула к Волковенко. Обняла его, напомнила, как отбивали у французов украденную корову, как, чтобы не заснуть в седле, сочиняли друг на друга эпиграммы, как распевали у костра романсы, – и все повторилось: его пробуждение, узнавание, а дальше – дым, пар и солнечные искры. Гусара за гусаром, Александра освобождала своих товарищей, пока рядом не остался лишь Долохов. Он все так же устало сидел на камне и молчаливо ждал своей минуты.

– Ну, Быстров, – начал он, но Александра перебила:

– Погоди, мне нужно кое-что сказать тебе перед тем, как…

Она замолчала. Почему оказалось важно прямо сейчас сказать ему правду? Ведь можно было отпустить, и пусть бы никогда не знал секрета, но отчего-то это казалось сейчас предательством. Александра бы себе не простила. Хватит оправдываться бесконечными «не сегодня», ведь если кто и