Война и потусторонний мир - Дарья Раскина

но объятия его так же, как и прежде, были лучшим лекарством от любых страхов.

– Сандра, Сашенька, – шептал он, целуя ей щеки.

Она обхватила его сильнее, но не только от радости. У нее внезапно подкосились ноги.

– Вы исполнили обещание, Петр Михайлович, – услышала она голос Иверии, – вернули мне племянника. Теперь вам самое время возвращаться.

Руки Петра сжались вокруг нее крепче.

– А как же моя сестра?

Марья Моровна ступила ближе.

– Она принадлежит Кощею! – хищно проговорила она, ударяя тростью. – Особый пункт в мирном договоре подтверждает право Мертвого царства на добытые души.

Иверия посмотрела с грустью.

– Это и в самом деле правда, – подтвердила она. – Мои руки связаны, Петр Михайлович, отпустите.

– Но ее место среди живых! Она отважная и благородная, перед ней вся жизнь, ее нельзя запирать в Мертвом царстве.

Егор выступил вперед.

– Смилуйтесь, тетушка! Я уже дважды обязан Александре Михайловне жизнью.

– Она и меня спасла, – сказал Константин. – Ваше величество, будьте милосердны… Вы не хуже меня знаете, что ее там ожидает. Что сделает отец, как только получит ее в свои руки. Я молю вас, ваше величество, отпустите…

В голосе Иверии послышалась досада:

– Мертвые души, сраженные кощеевой сталью, к живым не вернутся.

– Но она не мертва! – хором закричали Петр и Константин.

– Это ненадолго, – хмыкнула Марья Моровна.

Сказано это было негромко, но Константин услышал. Услышал, а потом разглядел в траве пустую банку.

– Как вы посмели! – закричал он Марье Моровне. И тут же бросился к Иверии: – Ваше величество, мертвая мазь сейчас убивает ее тело там, в Живой России. Умоляю, пропустите ее через врата, пока не поздно! Прошу… – Он тяжело выдохнул: – Как ваш свадебный подарок…

Иверия молчала. Трава под носками ее туфель покрылась инеем, земля оледенела.

– Ваше величество, – сказал в наступившей тишине Петр, – вы как-то спросили, можно ли пожертвовать родной кровью ради победы. Я теперь знаю ответ. И мне думается, в глубине души вы со мной согласны.

Слова гулким, зловещим эхом прокатились по обледеневшей поляне. Иверия обернулась на Егора – и прикрыла глаза.

– Уходите, – сказала она наконец мрачно и тихо. – Забирайте ее и уходите.

– Кощей Микитьевич… – угрожающе зашипела Марья Моровна.

Дорогу ей преградил вурдалак, оскалив клыки.

– С Кощеем я разберусь сама, – сказала Иверия. И снова приказала Петру: – Уходите, ну же!

Две пары рук подхватили Александру и потащили к погорелью. Она едва переставляла онемевшие ноги. Под сапогами захрустели балки, закрошились угли, показался беззубый провал колодца. Невозможно было пошевелить и пальцем, Александра не чувствовала собственное тело – лишь увидела, как из разодранного ворота рубашки выпал последний окровавленный кусок железа.

И тут же тишина в голове прорезалась неясным петушиным криком.

– Скорее, – шепнул Петр. – Прыгай, я следом.

Но Александра вцепилась в его рукав. Ведь она так и не сказала того, что хотела, не увиделась, даже не попрощалась! Она вслепую протянула руку, и в ладонь ей немедленно юркнуло что-то тонкое, вроде веревки, кулак сам собой сжался.

А уже в следующее мгновение Александра почувствовала, что падает. Она летела с обрыва на острые камни, и вершины-клинки были все ближе, ближе. Вот они сверкнули и с тугим вжиканьем распороли кожу. Но не проткнули, а проехались заново. Вжик-вжик. Снова и снова. Скрип-скрип. Крик петуха упал на нее во второй раз, оглушительной глыбой. Плечи вздрогнули в такт звуку, голову мотнуло. Глаза распахнулись. Вокруг темнота или это она ослепла?

Александра сглотнула, но во рту не набралось слюны, горло было расцарапано когтями. Как же хотелось пить!

Где-то недалеко говорили двое.

– Долго еще? – спросил один устало.

– Версты три, – ответил второй бодро. – К полудню доедем.

– Скрип-скрип, – отозвались колеса.

– Табак-то остался?

– Там, в телеге.

Тьма отдернулась, и Александра поморщилась от неясного режущего света. Рядом закопошились, а потом охнули и запричитали:

– Стой, Иван! Стой, слышишь? Он же… глаза открыл.

– Да брось! Доктор говорил, домой-то труп довезем.

– А вот же, глаза открыл, как есть открыл.

Сверху склонился бородатый солдат с торчащими, словно проросший укроп, бровями.

– Что вам, вашеблагородь? Пить? – догадался он, глядя на то, как Александра беспомощно дергает ртом. – Сейчас, сейчас… где-то у меня было…

Он засуетился.

Александра с облегчением прикрыла глаза и сжала кулак. Пальцы сомкнулись вокруг тонкого золотого шнура и оттисненного на нем вензеля.

Откуда-то издалека раздался живой и мощный крик петуха. Третий.

Эпилог

Петербуржский зефир и незваные гости

Звон почтового колокольчика пробудил и подкинул в кресле. Петр бросился бы к дверям, едва заслышав суматошный перезвон, но штопорная боль в правом колене напомнила, что приехал он в отпуск не без подарка. Контузия, полученная под Тарутиным, с каждым днем беспокоила все меньше, однако нет-нет да и посылала пламенные приветы, как сейчас. Так что к входным дверям тверской усадьбы он хоть и не побежал, но весьма грациозно запрыгал этаким экзальтированным бальным зайцем и даже не смутился, услышав хихиканье кого-то из прислуги. Письмо, что он ждал, было слишком долгожданным, слишком ценным. И пусть о содержании он знал, да и не раз слышал пересказы, и все же следовало прочитать его своими глазами, чтобы по-настоящему поверить.

Тяжелая входная дверь отворилась, впуская запорошенного посыльного и порыв бесноватого предновогоднего ветра.

– Почта, ваше сиятельство, – поклонился Федор, который теперь исполнял обязанности камердинера.

– Знаю, знаю, – поторопил Петр. – Что там?

Он выхватил связку писем, нашел нужное и сломал печать. Пробежавшись глазами по отпечатанным строчкам, он облегченно выдохнул. Хлопнул Федора по плечу, а потом, не удержавшись, стиснул в объятиях.

– Да… да что ж вы, барин, – смущенно крякнул Федор, впрочем, не сильно сопротивляясь.

Сжав бумаги, Петр зашагал по лестнице, от радости почти не чувствуя боли. Первым делом он заглянул к матери, в спальню с задернутыми шторами, запахом лекарств и скрипом спиц сиделки. На его восторженный голос маменька вроде бы приоткрыла глаза, но взгляд ее был слишком мутным и потерянным, каким был с самого дня сердечного удара, внезапно поразившего ее еще до Петрова возвращения. Поцеловав сухой морщинистый лоб, он отправился в кабинет.

– Вот, Сандра, читай! – Он бросил открытый листок на письменный стол. – Ну, будет что сегодня отметить, кроме Нового года.

Сашка распрямилась от тетради, в которой что-то писала, подхватила бумагу и даже подскочила со стула, не в силах оставаться на месте. Глядя на нее, Петр в очередной раз отметил, как возмутительно, но и возмутительно хорошо она смотрится в мужском жилете и панталонах, и еще подумал, что, если бы только маменька увидела, она непременно слегла бы