Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Мы быстро пробежали по комнатам, причемФандорин держал наготове маленький черный револьвер.

Никого. Разбросанные предметы одежды,накладные бороды, рыжий парик, несколько тростей, плащей и шляп, смятыеассигнации на полу.

– Опоздали! – вздохнул ЭрастПетрович. – Совсем чуть-чуть.

Я застонал от разочарования, а он внимательнооглядел маленькую гостиную и вдруг тихо, вкрадчиво произнес:

– А вот это уже интересно.

На столике подле окна стояла раскрытаяшкатулка. Фандорин вынул оттуда что-то переливчатое, продолговатое, сверкнувшеев его пальцах желтыми искрами.

– Что это? – удивился я.

– П-полагаю, пресловутаядиадема-бандо, – ответил он, с любопытством разглядывая венец, сплошьвыложенный бесценными желтыми бриллиантами и опалами. – А вотбриллиантовый аграф императрицы Анны, и сапфировый бант-склаваж императрицыЕлисаветы, и малый б-бриллиантовый букет с шпинелью, и этот, как его,эгрет-фонтан. Я обещал ее императорскому величеству, что драгоценности изcoffret вернутся в целости и сохранности. Так оно и вышло.

Я бросился к шкатулке и благоговейно замер, неверя своим глазам. Какая удача! Все эти сказочные сокровища, осиянные священнымореолом истории императорского дома, благополучно возвращены короне! Уже одноэто оправдывало всю фандоринскую авантюру и полностью восстанавливало моечестное имя. Большим счастьем было бы только спасение Михаила Георгиевича имадемуазель Деклик.

Но Фандорина чудесная находка, оказывается,обрадовала совсем по иной причине.

– Линд был здесь совсем н-недавно и,очевидно, намеревается вернуться. Это раз. У него, действительно, больше никогоне осталось, он совсем один. Это два. И, наконец, мы имеем отличный шанс еговзять. Это т-три.

Я немного подумал и догадался сам:

– Если бы он не собирался возвращаться,то не бросил бы шкатулку, да? А если бы у него имелись помощники, он оставил быих сторожить сокровища. Что мы будем делать?

– Сначала – чинить входную д-дверь.

Мы бросились в прихожую. От удара фандоринскойноги одна из петель была выворочена, что называется, с мясом, но это бы ещеполбеды. Хуже было то, что перед домом собралась целая толпа зевак, с жадныминтересом пялившихся на окна и зияющий дверной проем.

– Проклятье! – простонал ЭрастПетрович. – Мы с вами подняли такой грохот, что сбежалась вся улица, аминут через десять соберется весь к-квартал! Скоро явится настоящая п-полиция ивсё нам испортит. Нет, Линда мы здесь не дождемся. Нужно, по крайней мереп-проверить, не осталось ли каких-нибудь зацепок или улик.

Он вернулся в комнаты и стал подбирать с полаброшенную одежду, причем особенное внимание у него вызвал узкий, покрытый пыльюштиблет – второго поблизости не оказалось.

Я же тем временем вышел в тесный коридорчик иот нечего делать заглянул в маленькую, неряшливую кухоньку с изразцовой печью вуглу.

Ничего примечательного, за исключениемизрядного количества тараканов, я в кухне не обнаружил и уже хотел идти дальше,как вдруг в глаза мне бросилась вделанная в пол дверца. Надо полагать, погреб,подумал я, и меня будто подтолкнула некая мистическая сила. Желая просто убитьвремя, пока Фандорин производит свой обыск, я наклонился и откинул крышку.

Из темной дыры дохнуло особенным грибнымзапахом, сыростью, землей – в общем именно тем, чем и должно пахнуть изпогреба, где хранят свеклу, морковь, картофель.

Я хотел захлопнуть дверцу, но тут раздалсязвук, от которого я в первый миг похолодел, а потом затрясся.

То был слабый, но явственный стон!

– Господин Фандорин! – заорал я вовсё горло. – Сюда!!!

А сам схватил с кухонного стола керосиновуюлампу, трясущимися руками зажег спичку и полез вниз, в темноту и холод.

Достаточно было спуститься по лесенке всего нанесколько шагов, и я увидел ее.

Мадемуазель Деклик, сжавшись в комок, лежала устены, между каких-то серых мешков. Она была в одной сорочке – мне бросилась вглаза тонкая щиколотка с кровоподтеком вокруг косточки, и я поспешно отвелглаза. Но сейчас было не до приличий.

Я поставил лампу на бочку (судя по кисломузапаху, с квашеной капустой) и бросился к лежащей.

Голова ее была откинута назад, глаза закрыты.Я увидел, что одна рука Эмилии прикована наручником к вбитому в стену железномукольцу. Лицо бедной мадемуазель было сплошь в ссадинах и пятнах засохшей крови.С круглого белого плеча съехала рубашка, и я увидел над ключицей огромныйсиняк.

– Зюкин, вы внизу? – донесся сверхуголос Фандорина.

Я не ответил, потому что кинулся осматриватьостальные углы погреба. Но нет, его высочества здесь не было.

– Вы меня слышите? – спросил я,вернувшись к мадемуазель и осторожно приподнимая ей голову.

На пол спрыгнул Фандорин, встал у меня заспиной.

Мадемуазель приоткрыла глаза, сощурилась насвет лампы и улыбнулась.

– Athanas, comment tu es marrant sans lesfavoris. J'ai te vu dans mes réves. Je réve toujours…[38]

Она была не в себе – это ясно. Иначе она ни зачто не обратилась бы ко мне на «ты».

Мое сердце разрывалось от жалости.

Но Фандорин был менее сентиментален.

Он отодвинул меня, похлопал пленницу по щеке.

– Emilie, ou est le prince?[39]

– Je ne sais pas…[40], –прошептала она, ее глаза снова закрылись.

* * *

– Как, вы не догадались, кто такойЛинд? – недоверчиво посмотрела Эмилия на Фандорина. – А я былауверена, что вы с вашим умом уже всё разгадали. Ах, теперь мне кажется, что этотак просто! Воистину мы все были слепы.

У Эраста Петровича был сконфуженный вид, да имне, признаться, разгадка вовсе не казалась простой.