Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Город стал похож на один большой фронт. В нем находились только военные и спасатели. Мы должны были избавиться от этого чувства потерянности. Единственным местом, где всегда было много посетителей не только по пятницам, но и каждый день, было кладбище Бехеште Шохада (Рай мучеников). Видеть этих людей, которые не имели возможность даже проститься со своими близкими перед тем, как тех, не опознав, предали земле, было мучительно. Они считали родными всех мучеников. Посещение розария мучеников в определенной степени вывело мать из состояния потерянности и отчаяния. Она садилась рядом с матерями, которые склонялись над могилами своих детей, и роптала: «Вы всё же благодарите Всевышнего за то, что знаете, где покоятся ваши чада. У них есть могильная плита, и вы каждый вечер приходите к ним. Вы знаете, где его дом и где его искать». Эти слова говорили о том, что мать не устала от поисков, но она была уже согласна на то, чтобы найти твое тело. Когда человек видит собственными глазами, как его близкого кладут в могилу и засыпают землей, смерть становится для него правдоподобной, и он может смириться с ней. Разумеется, тот промежуток времени, который требуется для того, чтобы человек принял смерть своего близкого и смирился с ней, для каждого индивидуален. Некоторые соглашаются со смертью сразу же, другие – с течением времени, а третьи отказываются верить в смерть до конца. Мать иногда часами сидела у неизвестных могил и говорила: «Я посижу здесь. Быть может, где-то на другом краю земли какая-нибудь другая мать тоже посидит у могилы моей дочери и скрасит ее одиночество».

Мы говорили: «Возможно, одна из этих неизвестных могил – могила, где покоится Масуме». Она отвечала: «Нет, мой мальчик! Мать знает запах даже бездыханного тела своего ребенка. Вы еще дети и не понимаете этих вещей. Чем больше времени проходит, тем более благоуханной становится могила, земля вбирает в себя Божественный аромат. Мать никогда не перепутает землю, в которой покоится ее дитя».

В дождливые дни она часами бродила между мокрых могил и принюхивалась к их запаху. Когда она говорила, мне казалось, что она – святая, которая имеет связь с другим миром. Мы не могли разобрать ее слов. Рядом с могилами она была спокойна только ради того, чтобы успокоить других матерей, но сама не обретала успокоения.

Прошло больше года с того дня, как ты пропала. Я и другие братья почти потеряли надежду на то, что ты жива. Хотя прошло несколько месяцев со дня годовщины твоего исчезновения, мы хотели любой ценой уговорить мать устроить церемонию годовщины твоей смерти и поставить для тебя надгробную плиту, чтобы у нас имелось вещественное свидетельство твоей кончины. Мы спросили отца: «Ты не против, если мы поставим для Масуме надгробную плиту?»

«Мое сердце противится. Я не уверен в правильности этого дела. В душе я еще не распрощался с ней, – ответил он. – Если написать на плите дату смерти 23.7.59[150], это будет означать, что ты смирился с ее смертью, и ожидание станет бессмысленным».

Все это время бабушка слонялась вместе с матерью по улицам и кладбищам, никогда не жалуясь на усталость, но внезапно заболела и слегла. Несколько недель мать ухаживала за ней и поддерживала ее морально: «Вставай! Вставай, разве ты не говорила, что праздник принесет с собой добрые вести и нашему ожиданию придет конец?!»

Однако бабушка, держа глаза открытыми и лежа на руках у матери, покинула этот мир, в котором она прожила шестьдесят лет. Уходя, она сказала: «Масуме жива, почему вы ищете ее среди мертвых? В один прекрасный день она вернется». Подобно ребенку, уснувшему в объятиях своей матери, она отошла в мир иной. Мы не верили своим глазам. Бабуля, которая всегда была на ногах и ездила из одного города в другой, внезапно тяжело заболела, передала все надежды и мечты матери и ушла. Ее святое дыхание и благословенные шаги были с нами с самого рождения, и вдруг она оставила нас одних и ушла.

Мать настояла на том, чтобы мы провели траурную церемонию по бабушке в ее собственном хусейние в Абадане. Перед началом траурной церемонии поступила новость о том, что на трассе Махшахр – Абадан пассажирский автобус был обстрелян с воздуха иракскими «МиГами» и сгорел вместе со всеми находящимися в нем людьми. Вместе с Ахмадом и Мохаммадом мы сразу же поехали на место происшествия. Прибыв туда, мы увидели, как сотрудники скорой помощи и спасатели вытаскивают тела из автобуса. Эта сцена оживила в нашей памяти воспоминание о кинотеатре «Рекс» и трагедии со сгоревшими заживо людьми. Мы стали помогать спасателям вытаскивать тела наружу. Автобус сгорел дотла. О людях говорить уже не приходилось. Их тела обуглились до такой степени, что невозможно было разобрать, где мужчина, а где женщина. Только по нескольким жетонам мы поняли, что это были военнослужащие, отправлявшиеся на фронт, которые, вероятно, подсадили по дороге женщину с ребенком. Уставшие, мы вновь с пустыми руками вернулись в хусейние бабушки.

На церемонию прощания с бабушкой пришло столько людей, что мы не верили своим глазам. Мы представления не имели, кто оповестил их всех о бабушкиной смерти. Многих мы даже не знали. Казалось, в тот день в хусейние бабушки явился всякий путник, кто испил однажды воды из ее колодца; молитвами они почтили память о ней и, вспоминая беды и мучения, выпавшие на долю Повелителя мучеников, били себя в грудь. Я подумал: если вдруг сейчас в хусейние попадет снаряд, как виноваты мы будем перед людьми! Надо было скорей заканчивать церемонию, но с каждой минутой людей становилось все больше и больше. Я удивлялся тому, что в городе, где тихо и незаметно предается земле столько молодых людей, женщин и детей, с таким размахом и так шумно прощаются с бабушкой. Во многом это объяснялось тем, что прощание проходило в благословенном месте, где много лет с участием бабушки читались трепетные проповеди в память о Повелителе мучеников.

Когда я, Мохаммад и Ахмад пришли в хусейние бабушки, мы не нашли воды для того, чтобы помыть руки. Уставшие и вымотанные, с грязными руками, мы сели где-то в углу. Рядом со мной сидел Мохаммад Кабоши – один из моих арабоязычных друзей. Спросив меня о доме и делах, он вдруг сказал: «Ты пахнешь горелым кебабом». Со слезами на глазах я рассказал ему историю со сгоревшим автобусом, поведал об отчаянии, которое владело всеми членами нашей семьи, о скорби матери и открытых в ожидании чуда бабушкиных глазах. Мохаммад Кабоши сказал: «Уже долгое время я сомневаюсь в том, рассказать ли вам одну историю или нет. Я не хочу добавить вам еще больше тревог и опасений, однако горькая правда лучше сладкой лжи». Он начал рассказывать, и мы с Ахмадом и Мохаммадом жадно внимали каждому его слову.

– Как раз в то время, когда пропала ваша сестра, иракцы приехали из Марда и блокировали дороги. Всех военнослужащих, въезжавших в город, они брали в плен. Тех мужчин, которые, наоборот, покидали город, они тоже брали в плен, забирали их имущество, а их женщин и детей бросали в пустыне. Меня самого схватили там же, но поскольку я араб, меня использовали как переводчика. В одной огромной яме находилось большое количество военных и гражданских. Среди них были две сестры, которых иракцы причисляли к народному ополчению. Одну из них я знал, вторую – нет.