На ладони ангела - Доминик Фернандез

Недоверие? Скупость? Хочешь, я скажу тебе всю правду, какой бы позорной она не была для меня? Не может быть, впрочем, чтобы ты сам не понимал. Я не дам тебе согласия, которого ты добиваешься у меня, потому что… Нет! У меня рука не поднимется вывести на бумаге эти слова, которые черным по белому увековечат мой позор!

Мне придется дорисовать тебе полную картину счастья, которое переполняет меня с того самого момента, как выехав из Латиума через Террачина, чья монументальная арка обозначает границу бывшего королевства Бурбонов, я продвигаюсь по стране буйволов, олеандров и лимонных деревьев. Ничто не омрачает мою радость: летящий с моря ласкающий бриз, повозки, что тянут неровным тротом ослы, матроны, сидящие на краю дороги рядом со зрелыми арбузами, алые куски которого они предлагают изнывающим от жажды путешественникам, хриплая песнь пастуха, лежащего под буком за тростниковой изгородью, парусник в устье реки, сети, натянутые над желтоватой водой… И уже когда, начинается спуск к городу, и я ныряю в гущу улиц, проскользнув под бельем, висящим на проволоке… Но тут, когда я вдруг воздерживаюсь от похвалы дворцам, церквям, барочным пирамидам, монастырям, несравненному неаполитанскому декору, уголки твоих губ приподнимаются в скептической улыбке. «И впрямь? Неужели его взгляду милы только эти красоты и прелести? Когда же, наконец, он станет искренен?»

Ладно, будем откровенны. Я не хочу тебя терять, Дженнарьелло. Не становись недосягаем… Позволь мне надеяться… Не женись… Стоит тебе оседлать вершину Вомеро, и уже ничто не сможет воспрепятствовать твоему браку. До этого момента я могу бороться на равных с советами твоих сестер, с шантажом коммунистов. Женился бы ты, кабы был один? Чем она тебя так непреодолимо влечет, твоя Джузеппина? Это был спонтанный выбор? На твоем месте я бы не был так уверен, что не испорчу себе жизнь. Дон Микеле, твой брат, лозунги по телевизору, газетные басни, не обдели никого. Ах! Дженнарьелло, я не требую от тебя окончательного ответа. Подумай… Не бросайся с головой… Ты боишься, что я повлияю на тебя? Нет. Я просто говорю: позволь мне надеяться… Хоть какой-то просвет… Как бы ни было ужасно твое подозрение, будто я удерживаю тебя деньгами! Я, правда, не понимаю логики твоих мыслей.

«П.П.П., откуда он в конце концов? Из Фриули! На половину австриец! Человек Севера! Последний из этой многочисленной породы хищников, которые, самоуверенно полагаясь на свои капиталы, хлынули на Средиземноморье, чтобы удовлетворить свои желания, пользуясь нашей бедностью. До него Крупп обосновался на Капри, Гледен Таормина и Лоуренс поселились в Сирии, Жид — в Бискре. А он? Раз Индия и Кения для него слишком далеко, не собирается ли он разместить свою штаб-квартиру в Неаполе? Что он имел в виду, умоляя меня «не терять связи с нижним городом»? Ах, да, остаться в пределах досягаемости его желания! Я должен верить во всю эту ерунду про подземный огонь, таинственные катакомбы и еще Бог знает что? М-да! Я боюсь, что слишком хорошо понимаю, что это все означает. Но если он делает ставку на нашу бедность, чтобы до конца удерживать нас в своем распоряжении…»

Остановись, Дженнарьелло! Хватит! Я немедленно высылаю тебе поручительство для нотариуса, если речь идет о половине той суммы, которую ты только что внес авансом. Как еще доказать, что я не рассчитываю на твою финансовую зависимость как залог твоей покорности. Женись! Если ты не любишь меня, я не хочу, чтобы нужда довела тебя до малодушия и низости. Ты свободен. Неаполь для меня не курятник, и я надеялся, что ты это понимал. Если ты проронил это слово, забери его, заклинаю тебя. Мерзкое слово! У меня есть тысячи других причин любить твой город.

Увы, когда мне представится оказия вновь приехать в твой город на съемки одного из моих последних фильмов, ты уже будешь для меня просто друг, отвлеченный заботами своей маленькой семьи. Ты будешь так же добр, так же сердечен, но с условием, что я займу в твоем сердце место во втором ряду. Пусть так и будет! Наверное, тебе пришла пора отступить, Дженнарьелло. Отдохнем друг от друга! Прощай. Если когда-нибудь я обращусь к тебе, то лишь для того, чтоб ты поводил меня по улочкам старой столицы. Не бойся, я не буду донимать тебя своими мольбами, и не буду стараться расстроить твой брак. Я проиграл наше пари. Джузеппина победила. Я признаю себя побежденным. Второе мое поражение после отъезда Свена, отъезда, с которым я никогда не смирюсь и никогда не забуду. Тебя удивляет мое спокойствие? Я слишком быстро признал себя проигравшим? Думаешь, твое место уже занял мальчик с рваными кедами и всклокоченными волосами? Что я жду его? Что я рассчитываю на него? Что он так или иначе придет ко мне? Возможно.

Переживу ли я третье поражение, если любовь придет однажды ко мне, возьмет меня за руку, а потом отпустит, не сдержав своего обещания?

Что касается Индии и Кении, я предпринял эти путешествия, видимо, по расчету, в котором ты меня упрекнул. Если бы ты знал, какими эпитетами я сам себя втаптываю в грязь, когда уступаю желанию очернить самого себя! Чем больше богатела Италия, тем больше я углублялся на Юг. И тем больше, старея, я замечал, как снижаются мои шансы нравиться таким, какой я есть. С плодородных склонов Везувия я перенес свое охотничье угодье на унылые окрестности Килиманджаро. Третий мир навсегда останется провидением тех, кого несколько монет в кармане превращают в набобов. К аромату жасмина, веточку которого мужчины по ту сторону Средиземного моря засовывают за ухо, примешивается вопреки нашей воле оскверняющий поэтичность этого обычая запах денег. Вечный намек на наше влечение к Африке и к Азии, и вечная ложь о маняще поэтичном шепоте пальм в оазисах пустынь. Прежде чем критиковать меня, послушай лучше, что со мной там приключилось, и какое наказание я понес, кстати, возможно, не первый. Конечно, заморские страны дали мне, как самому гнусному туристу, массу возможностей; но за внешней легкостью моего вояжа ты обнаружишь его истинные цели, о которых я ранее сам не подозревал.

В Индии я с любопытством наблюдал, как мыслят себя люди в стране, где нет удостоверений ни личности, ни гражданского состояния. И как я вскоре подметил — очень зависимо и абсолютно несостоятельно, как бы ни хотелось увидеть обратного выходцу из Болоньи, в которой феномен аркады издавна соединил всех жителей в некое сообщество без границ.

В бомбейском «Тадж Махале», одном из самых больших отелей мира, я поставил свой чемодан в углу холла, чтобы пожать руку одному моему знакомому брахману, который пришел поприветствовать меня с приездом. Это был человек красивой наружности и широкого интеллекта, но вместе с тем очень печального, поскольку каста, к которой он принадлежал, самая высокая в индуизме, запрещала ему под угрозой потери своего статуса заниматься какой-либо профессией, кроме преподавания в госучреждениях, что ему было глубоко противно.

Мы болтали с ним, прислонившись к колонне в холле, как вдруг я заметил, как какой-то тип с подозрительной физиономией крутится вокруг моего чемодана и озирается вокруг с таким видом, который ничего хорошего мне не внушал. Помимо рубашек и пары сменных брюк в чемодане лежали рукописи моих последних стихов. Я бы сильно расстроился, если бы утратил эти несколько листочков. Не понимая, как мне себя вести, я попытался незаметно привлечь к этому странному пройдохе внимание моего собеседника. Он проследил за моим взглядом и высокомерно обронил: «О! Это просто шудра!» и развернул свой благородный бронзовый профиль в другую сторону.