На ладони ангела - Доминик Фернандез

То, чего следовало опасаться, случилось. Шудра, представитель самой низшей касты, но и тем самым наименее стесненной в своих проявлениях, поднял мой чемодан и пошел как ни в чем ни бывало на глазах у того, чей высший ранг принуждал его к невозмутимому поведению. Оставив моего брахмана вместе с его достоинством, я бросился к носильщику, который шел через холл. Он указал мне на стойку администратора, тот в свою очередь переадресовал меня к бою, который отправился за единственным в отеле человеком, уполномоченным, будучи христианином, заниматься ворами.

Разумеется, чемодан мой исчез прежде, чем я успел пройти свой инструктаж. Строгий кодекс неукоснительно распределял обязанности и прерогативы среди персонала «Тадж Махала» согласно религиозной и кастовой принадлежности. Носильщики, будучи сикхами, не имели ни желания, ни возможности подменять консьержей, которые были парсами, тогда как бои, набиравшиеся из джайнов, не могли в свой черед вмешиваться в то, что надлежало буддистам или мусульманам.

Я все же надеялся выудить пусть и немногословные лаконичные объяснения на сей счет у своего знакомого. Он пригласил меня выпить чашку чая. «Просветите меня по поводу ваших богов», — попросил я его, пока официант расставлял между нами на кампешевом столике две чашечки тончайшего фарфора и чайничек, украшенный слоником. «Кто такой Вишну? Кто такой Шива?» Вместо ответа он поднял чайничек, и стал наполнять мою чашку до краев, пока жидкость не пролилась на блюдце. «Понимаю, — сказал я. — Этим жестом вы указываете мне, что я приехал в Индию с головой, забитой до краев западными понятиями. Прежде чем заполнить ее первыми положениями новой философии, я должен опустошить ее». Он одобрительно пошевелил губами, но не снизошел до того, чтобы признать вескими мои познания в науке самоотречения и самосовершенствования. Позволить стибрить свой чемодан — для чужестранца, приехавшего за инициацией в индуистскую мудрость и непривязанность к материальному миру — по-моему, это уже неплохо?

«Тадж Махал» — своеобразный микрокосм Индии. В этой стране всюду сталкиваешься с маниакальными условностями, которые держат людей по непроницаемым отсекам. В отсутствии регистрации актов гражданского состояния, для человека возникает вопрос, какое место он занимает в обществе. Каждый испытывает необходимость закрепить за собой строго ограниченные функции и, как одержимый, совершает какое-то количество одних и тех же действий, которые дают ему необходимый минимум гарантии его как личности.

Гордые брахманы не единственные, кто связывает себя ограничениями. Существование самого жалкого плебса стеснено строжайшим соблюдением противоречивых ритуалов и нелепых запретов. Я заметил, что в ресторане, в который ходят люди из низшего сословия, все едят исключительно левой рукой. Манипуляция, которую не назовешь удобной, так как, пользуясь только пальцами этой руки (вилки или палочки по их правилам тоже запрещены), человеку нужно ухватить горстку риса, скатать его в шарик, обмакнуть этот шарик в жирный соус кэрри и запихнуть его в рот, так чтоб он не развалился по дороге. Мне сперва показалось, что эти однорукие умельцы, склонившись над своими чашками, соревнуются в молчаливом противостоянии из-за какого-то дурацкого пари, но познакомившись с Индией уже достаточно близко, я разобрался, в чем дело. Механическое повторение одного и того же бессмысленного на первый взгляд действия спасает людей от головокружительного небытия, и иного, пусть и столь идиотского, средства избежать разобщенности и раздробленности у них нет.

Я неожиданно обрушил часть своей критики на то, что я называл, перед отъездом, мелкобуржуазным индивидуализмом, что прижился в Европе. В конечном счете, когда у тебя есть документ, где написано, кто ты, как тебя зовут и твой точный адрес (В Индии нет понятия определенного места жительства), то у тебя остается больше места для внутренней свободы, чем когда каждый день и каждый час тебе нужно доказывать свое существование стереотипными и неизменными поступками, как те несчастные вайшьи, вынужденные держать свою правую руку на коленях, в то время как по их подбородку стекает соус кэрри.

Вот одна из причин, по которой я переехал из Монтеверде в более удобную и просторную квартиру на виа Эвфрата, поверхности стен которой наконец-то хватило, чтобы разместить тысячи моих книг. Ты узнаешь и другие мотивы, подтолкнувшие меня к этому решению. Но по возвращении из Бомбея к нему добавилось то убеждение, что люди экономят невероятное количество духовной энергии, организуя частное пространство так, чтобы освободить голову для более стоящих вещей. Материализм мудреца. Среди самых порабощающих ритуалов в Индии фигурирует все, что касается кухни и еды. Сколько времени, потерянного на утомительный отбор и составление блюд! Мне достаточно открыть свой холодильник «Miele», с такой досадной капиталистической репутацией, чтобы вытащить наугад ломтик ветчины или вареное яйцо, не переставая проговаривать только что написанные стихи и мысленно их совершенствовать.

Тем временем, когда я говорил тебе, что был «наказан» в заморских странах, я имел в виду путешествие не в Азию, а в Африку. Но позволь мне сначала рассказать тебе до конца о моем первом путешествии, события которого, на тот момент недоступные моему пониманию, в каком-то смысле предопределили будущее.

Отправившись снимать документальный фильм про Индию, то есть про голод в Индии, я спрашивал себя: «Как избежать штампов изображения нищеты?», но именно мой друг брахман, этот строгий и суровый человек, столь щепетильный в своих принципах, что не отступился от них, чтобы сохранить для итальянской литературы мое стихотворение, натолкнул меня на нужный ход. Как-то раз, рассказал он мне, во времена англичан, магараджа Джайпура отправился осматривать свои владения. Поля были укрыты снегом. Посреди безлюдной равнины он увидел тигрят, которые пытались спрятаться среди редких кустарничков. Они умирали от голода и жалобно постанывали. Великий правитель испытал к этим тварям глубокую жалость. Он принялся молиться. В конце своей долгой молитвы он отпустил свою свиту, сбросил с себя одежду и отдал себя на съедение животным, которые разодрали его своими молодыми клыками, в то время как он продолжал молиться.

Жертва магараджи произвела на меня такое сильное впечатление, что, даже не пытаясь разобраться в причинах моего возбуждения, я сходу решил использовать эту легенду для своего фильма, несмотря на анахронизм подобного сценария. Я переехал вместе со съемочной группой и аппаратурой в Бенарес, священный город, в котором сжигают трупы на лестнице, спускающейся к Гангу. Церемония проходит очень спокойно: сочетание смиренной изящности и безмятежного формализма, которое лишает эти похороны ужаса смерти. Каждый в глубине себя думает о блаженстве покойника, чья душа не замедлит перевоплотиться в другое тело для более счастливой жизни. Вот почему это место мне показалось столь благоприятным для осуществления моих надежд.

Я установил камеру на ступеньках храма и поставил перед ней мальчишку с большими черными глазами. У меня был заготовлен вопрос, который я ему задал, дождавшись, пока умолкнут его товарищи, столпившиеся гроздьями вокруг нас. «Если бы тут, на твоих глазах, умирал от голода тигр, ты бы отдал ему на съедение свое тело?» Его лицо засветилось, губы раздвинулись в широкой улыбке, обнажив два сомкнутых ряда острых зубов. Он ответил без колебаний: «Да, отдал бы».