На ладони ангела - Доминик Фернандез

В Неаполе, в ночь 31 декабря, вы выбрасываете из окна старые вещи. В бытовой жизни отжившее свой срок тоже должно уступать место молодому. Треснувшие тарелки, проломанные стулья, покосившиеся шкафы: все летит на землю через окно. Прохожим нужно держать ухо востро, чтобы их не пришибло сотнями падающих сундуков и кресел, которые без оглядки выкидывают с самых высоких этажей. Обычай, о котором часто пишут — но понимают ли смысл? Дерево, использованное для производства мебели, возвращается к земле, в которой оно когда-то пустило свои корни. Потрескавшиеся фаянсовые тарелки возвращаются в землю, из которой гончар добыл сырье для своей работы.

В тот же час, ровно в полночь, взрываются тысячи петард, которые вы изготовляли весь декабрь и которые теперь запускаете в небо. У каждой двери, с каждого балкона взмывают разноцветные снопы, рассыпающиеся сверкающими букетами искр. Движение, обратное паденью, восполняющее его, и оно было порождено отнюдь не буйством детской пиротехнической фантазии, а самой сутью подземной природы. Вспомни о раскаленной лаве и дремлющих вулканах, чье пробуждение по-прежнему наводит ужас на Неаполь. Не так давно от упавшей в охапку стружек спиртовой лампы загорелся грот, который служил какому-то столяру подсобным помещением. Пламя в одно мгновение перекинулось на остальные магазины, обустроенные в склоне Пиццофальконе. Пожарные не смогли справиться с огнем. Распространившись под холмом по тысяче проходов, он до сих пор не утих и, возможно, если не погаснет, присоединится к тому вечному огню, безначальному и бесконечному, что покоится в недрах от бесплодного безмолвия Флегрейских полей до выжженных равнин Помпеи. Вы все в Неаполе живете в интимной близости с невидимым огнем, который постоянно тлеет в рыхлом туфе вашего города. Пуская салют на Святого Сильвестра, вы просто выпускаете его на свободу на одну ночь. Каждое окно становится кратером, имитирующим Везувий. Сверкающая фантасмогория, не имеющая ничего общего с тем живописным сумасшествием, которое приписывают вам иностранцы.

Менять местами верх и низ: такова, более никому неведомая, потребность, которая периодически овладевает твоим народом. То, что вверху, должно снизойти, а то, что спрятано под землей, должно выйти на поверхность, точно так же, как Святой Сильвестр, спускаясь под землю, извлекает восходящую звезду Иисуса.

Ты гордо заявляешь мне, что скоро вступишь в брак. Ты женишься, едва получив в аренду эту квартиру в Вомеро, на самом верху холма, калата Сан Франческа. Твои родители уехали из бассо[45]Сан Грегорио Армено, чтобы занять четыре комнаты в Порта Капуана, куда ты меня возил. Я помню в мельчайших подробностях ту поездку. Гостиная с задернутыми занавесками; покрытая чехлами мебель, которой пользуются два три раза в год; спальная, в которой ты спишь вместе с тремя своими братьями; столовая, в которую заходят не чаще, чем в гостиную; висячий сад, в котором дремал в шезлонге твой отец, в то время как твоя мать поливала горшки с базиликом и мятой, под той беседкой, увитой цветами, в которой ты теперь читаешь эту книгу. Их сын, продолжив это движение наверх, будет жить в самой высокой точке города — и это мечта любого неаполитанца. Моя первая реакция? Сначала, я разумеется, одобрил это. Солнце и свежий воздух, которых не доставало твоему дедушке и бабушке. Твоя Джузеппина вырастит ваших детей в приличных условиях. Сырость, полумрак, нечистоты — проклятие грязной дыры Спакканаполи. Пусть раз и навсегда будет светло — чего я не порицаю в прогрессе материального существования, так это того, что он дает людям необходимые удобства. Ванная, водопровод, окно, из которого видно небо… Разве я когда-нибудь проповедовал, что достаточно лишь куска хлеба на столе и Библии у изголовья? Романтизм нищеты — это не мой конек. Любое бассо мне кажется одновременно блаженным и позорным: блаженным — как коридор связи с подземными галереями, позорным — как место, закрепленное за бедными из-за эгоизма богатых. Поднимайся на Вомеро, сколь тебе угодно. Но не забывай эти темные трущобы, откуда родом твои родители. Я не говорю, что ты должен хранить в себе некую сентиментальную верность. Я говорю тебе о той таинственной взаимосвязи, что объединяет в Неаполе верх и низ.

Дженнарьелло, любимый мой, не разлюблю ли я тебя, когда склонишься ты над заливом с высоты своей террасы?

Ты грезишь о непрерывном восхождении: географическом, которое вознесет тебя из чрева Спакканаполи на бельведер с панорамой роскошных кварталов; профессиональном, которое взамен твоей временной работы даст тебе место с окладом в государственном секторе; наконец, социальном, которое изменит твой подозрительный статус холостяка на уважаемый статус мужа.

Я никогда не упрекну тебя в твоем гражданском честолюбии «тянуться вверх». Просто постарайся, умоляю тебя, не потерять связь с нижним городом, с подземным миром, на котором построен Неаполь. Когда все метрополии мира, стыдящиеся своего «дна», отдавали его канализации и крысам, Неаполь превращал лабиринт своих галерей в место почитаемого мифа. Крипта Сан Пьетро ад Арам, крипта Душ Чистилища, катакомбы Сан Дженнаро: присоединись к безмолвной толпе, которая приходит возжечь свечи под этими сводами, преображенными в кладбища. И, задержав дыхание, ты приблизишься со всеми в тишине к тому культу, что обращен не только к душам нескольких покойников, но также ведет к корням мироздания.

Разве история Неаполя и Италии началась не в Кумах? Никакое другое место не внушает мне такого ощущения сакральности, как этот проходящий через весь холм длинный коридор, в конце которого Сивилла по преданию поведала Энею судьбы Рима. Там, в глубине эвбейской скалы, скрывается священный грот, в котором рядом с дымящимся треножником, окруженным сернистыми испарениями, пророчествовала пифия. Или ты полагаешь, слово, которое предопределит твое будущее, вырвалось произвольно из ее уст?

Подумай, так или иначе. Не торопись. Взвесь все за и против, прежде чем переезжать. Первую ошибку ты совершил, когда стал ходатайствовать о работе в мэрии. «Холост или женат?» — спросил тебя служащий. Ответ для него был очевиден. Ты вписал свой возраст в анкету: двадцать пять лет. Вид крепко сложенного тела, которое он разглядел по другую сторону окошечка, должен был снять у него всякие сомнения. Обомлев от твоего признания, чиновник поставил тебя в списке ожидания в самый конец. Знаешь, кого бы твой брак действительно осчастливил? Дон Микеле, которого, ты говоришь, ненавидишь. Верующих в Сан Грегорио Армено, которые обрадовались бы, что воспитали истинного христианина. Твоего брата, работающего бригадиром на Альфа Ромео, которому больше не пришлось бы краснеть, когда его товарищи с подозрительной настойчивостью стали бы расспрашивать о тебе. «Твой братишка еще неженат?» Нет, еще неженат! Еще не забрался на вершину! Имей мужество не прогибаться под давлением! Вопрошай Сивиллу в ее пещере! Спустись под землю, дабы выпытать у нее последние тайны!

Но я знаю о чем ты думаешь, читая эти строки. «Что он несет про Кумы, Вергилия и пифию? К чему этот поэтический пафос? это трепетное обращение к омертвелой Античности? В то время как я мучаюсь, ожидая ответа по единственному важному для меня вопросу: дадут ли мне — да или нет — гарантию в банке, которую требует нотариус и без которой договор на квартиру уплывет у меня из-под носу?»