Медленные пули - Аластер Рейнольдс

– Оставить?

– Она будет здесь в полной безопасности, и вы сможете забрать ее вечером, когда вернетесь.

– А если я скажу «нет»?

– Тогда, боюсь, встреча с Зимой не состоится.

Я чувствовала, что робот не собирается торчать здесь весь день, дожидаясь моего ответа. При мысли о расставании с ИП похолодела кровь. Но я так сильно желала этого интервью, что была готова пойти на что угодно.

Я приказала ИП оставаться на этом месте, пока я не вернусь.

Послушная машинка отлетела от меня, сверкнув зеленым «металликом». Ощущение было такое, будто улетает часть меня самой. Стеклянный корпус корабля сомкнулся над головой, и я ощутила волну нарастающего ускорения.

Венеция промелькнула под нами, затем скрылась за горизонтом.

Я послала пробный запрос, попросив ИП назвать планету, где отмечала свой семисотый день рождения. Ответа не получила: я находилась вне зоны доступа и могла полагаться только на собственную изношенную от возраста память.

Я подалась вперед:

– Вы уполномочены сообщить мне, к чему все это?

– Боюсь, он мне не объяснил, – ответил робот, и лицо проявилось у него на затылке. – Но если в какой-то момент вы почувствуете себя неуютно, мы сейчас же сможем вернуться в Венецию.

– Пока что я чувствую себя прекрасно. А кто еще получил голубые карточки с приглашением?

– Насколько мне известно, только вы.

– А если бы я отказалась? Вы тогда пригласили бы кого-то другого?

– Нет, – ответил робот. – Но давайте посмотрим фактам в лицо, мисс Клэй. Вы не очень-то пытались отказаться от его предложения.

Мы летели дальше, и ударная волна корабля оставляла на море внизу пенную дорожку. Мне представилась кисть, которая стирает с мрамора сырую краску, обнажая спрятанную под ней белую поверхность. Потом я достала приглашение Зимы и вытянула руку с карточкой вперед, к горизонту, пытаясь определить, на что больше похож этот голубой оттенок: на цвет неба или цвет моря? На их фоне голубая карточка, казалось, подрагивала от собственной неопределенности.

Голубой Зимы. Это было вполне конкретное явление, точно определенное в научных терминах, в ангстремах и единицах яркости. Художник мог бы воспроизвести этот цвет, смешав краски в соответствии со спецификацией. Но никто никогда не использовал голубой Зимы, если только не пытался выдать свои работы за его.

Зима уже представлял собой совершенно уникальное явление к тому времени, когда появился перед широкой публикой. Он прошел через несколько радикальных операций, благодаря которым мог переносить самые жесткие условия среды, не стесняя себя защитным костюмом. Внешне Зима выглядел хорошо сложенным мужчиной, одетым в плотно облегающее трико, пока вы не подходили поближе и не понимали, что на самом деле это его кожа. Покрывающий его целиком синтетический материал менял цвет и текстуру в зависимости от настроения хозяина и окружающей среды. Он делался похожим на одежду, если того требовали обстоятельства. Эта кожа могла выдерживать давление, когда Зиме хотелось испытать на себе вакуум, и становилась жесткой, защищая от гибели при спуске на какой-нибудь газовый гигант. В дополнение ко всем особенным свойствам его кожа передавала мозгу полный набор сенсорных ощущений. Зима не испытывал потребности в дыхании, поскольку вся его сердечно-сосудистая система была заменена жизнеобеспечивающими механизмами с замкнутым циклом работы. Он не нуждался в еде и питье, не нуждался в выведении из организма отходов жизнедеятельности. Крошечные восстанавливающие механизмы заполняли все его тело, позволяя ему выносить такие дозы радиации, от которых человек обычный погиб бы за считаные минуты.

Обладая телом, защищенным от любой агрессивной среды, Зима был волен искать вдохновение, где только пожелает. Он мог свободно дрейфовать в космическом пространстве, вглядываясь в поверхность звезд, или же бродить по каньонам на какой-нибудь планете, где металлы плавятся и текут, словно лава. Его глаза были заменены камерами, восприимчивыми к гигантскому спектру электромагнитных импульсов, передающими сигнал в мозг через комплексные передаточные модули. Синестетический[10] мост позволял ему слышать визуальную информацию как некую музыку, видеть звуки симфонией пульсирующих красок. Его кожа функционировала как своего рода антенна, позволяя ему чувствовать изменения, происходящие в электрических полях. В случае необходимости он мог вторгаться в информационные поля любых находившихся рядом устройств.

Если учесть все это, то искусство Зимы просто не могло не быть оригинальным и не привлекать всеобщее внимание. В его пейзажах и звездных пустынях ощущалось нечто возвышенное и экстатическое, омытое светящимися пронзительными красками и наполненное сбивающими с толку перспективами. Написанные с помощью традиционных материалов, но в гигантском масштабе, его работы быстро привлекли внимание нескольких серьезных покупателей. Некоторые из них попали в частные коллекции, но монументальные творения Зимы выставлялись и в общественных местах по всей Галактике. Протянувшиеся на десятки метров полотна были тем не менее полны мелких деталей; некоторые едва различал глаз. Большинство из них были написаны за один сеанс. Зима не испытывал потребности во сне, поэтому творил не прерываясь, пока не завершал картину.

Его монументальные полотна, безусловно, производили ошеломляющее впечатление. С точки зрения композиции и техники исполнения они, вне всякого сомнения, были великолепны. Но имелось в них и нечто мрачное, вгоняющее в дрожь. Это были пейзажи, лишенные человеческого присутствия, если не считать намека на местоположение самого автора.

Скажем так: на них было любопытно посмотреть, но я не хотела бы, чтобы подобные творения украшали мой дом.

Надо полагать, не все разделяли мое мнение, иначе Зима не продал бы такое количество работ. Но меня постоянно мучил вопрос: сколько народу покупает его картины только из-за того, что они созданы популярным художником, а вовсе не из-за их собственной художественной ценности?

Вот как обстояли дела, когда я впервые обратила внимание на Зиму. Я отметила его для себя как интересного, хотя и кичевого автора; наверное, о нем стоит написать, если вдруг что-нибудь любопытное произойдет с ним самим или с его работами.

Кое-что произошло, но всем, включая и меня, потребовалось некоторое время, чтобы это заметить.

В один прекрасный день – творческий процесс на этот раз затянулся дольше обычного – Зима представил работу, которая кое-чем отличалась от остальных. Это было изображение клубящейся, усеянной звездами туманности, написанное с отличной точки обзора – с торчащей в безвоздушном пространстве скалы. Угнездившийся на краю кратера, примерно посредине полотна, закрывающий собой часть туманности, висел крошечный голубой квадратик. С первого взгляда казалось, что холст был загрунтован голубой краской и Зима просто оставил маленький участок незакрашенным. В этом квадратике не было ни объема, ни детализации, ничего, что как-нибудь связывало бы его с пейзажем или фоном. Но этот квадратик появился не случайно: при более внимательном рассмотрении становилось ясно, что он специально написан поверх каменистого края кратера. Он что-то означал.