Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Сивертс сказал обо всех знаковых произведениях. Единственное, что он не включил в свою речь, — и это не может не удивлять, — «Вторую мировую войну», последнее, самое масштабное и продолжающее выходить произведение нобелевского лауреата.

Заключительная часть выступления была посвящена теме ораторства. Рассматривая британского автора с этой позиции, Сивертс охарактеризовал тексты выступлений Черчилля, как «стремительные, безошибочные в своей цели и волнительные в своей грандиозности». «Есть власть, которая выковывает звенья истории, — подчеркнул шведский литератор. — Прокламации Наполеона достигали обычно эффекта своей лапидарностью. Но красноречие Черчилля трогало сердца в судьбоносные часы совершенно другим образом. Он, возможно, сам возвел себе бессмертный монумент своими великими выступлениями».

Завершая речь, Сивертс обратился к Клементине: «Литературная премия предназначена для того, чтобы добавить блеска автору, но в нынешней ситуации автор добавляет блеск премии». Затем последовала ожидаемая просьба принять награду, которую супруге лауреата вручил король Швеции.

В официальном заявлении Черчилля для прессы значилось: «Я обратил внимание, что первым британцем, получившим эту награду, стал Редьярд Киплинг, вторым — мистер Бернард Шоу. Разумеется, я не могу соревноваться ни с тем, ни с другим. Я знал их обоих довольно хорошо, и мне ближе мистер Редьярд Киплинг, чем мистер Бернард Шоу. Хотя, с другой стороны, мистер Редьярд Киплинг никогда особенно не думал обо мне, в то время как от мистера Бернарда Шоу я получил много лестных отзывов». Заявление Черчилля на удивление иронично, и касательно Киплинга, с которым он все-таки общался, и касательно Шоу, который распространял далеко не только лестные отзывы относительно своего коллеги по перу.

В ответном адресе, прочтенным Клементиной от имени супруга, также сообщалось, что лауреат «чувствует себя гордым и одновременно охваченным благоговейным страхом» перед врученной наградой. Была затронута и серьезная тема. Черчилль признал, что возможности человека увеличились по многим направлениям, за исключением самоограничения. «Еще никогда в сфере действий события не препятствовали столь решительным образом развитию индивидуализма. Редко, когда в истории жестокие факты определяли мышление или широко распространенные индивидуальные добродетели были настолько неприметны для общественного внимания». Человечество столкнулось с «внушающим ужас вопросом: не имеем ли мы дело с явлениями, которые выходят за рамки нашего контроля». «Несомненно, мы находимся сейчас в таком положении, когда это может оказаться правдой», — считал новоиспеченный лауреат.

Если Черчилль воспринял решение Шведской академии более или менее спокойно, то воодушевлению его издателей не было предела. Лучшей рекламной кампании для «Второй мировой войны» в целом и шестого тома в частности трудно было себе представить. Таким джек-потом нельзя не воспользоваться. New York Times организовала публикацию «Триумфа и трагедии» в виде тридцати статей, выходящих шесть дней в неделю с 23 октября по 26 ноября, Daily Telegraph — тридцать семь публикаций в период с 23 октября по 18 декабря, захватывающих церемонию в Стокгольме. По оценкам издания, к декабрю 1953 года было продано шесть миллионов экземпляров первых пяти томов, а количество газет и журналов, в которых публиковались отдельные фрагменты, превысило пятьдесят (более чем в сорока странах). Опросы Gallup показали, что, отвечая на вопрос, какая книга самая лучшая из прочитанных в текущем 1953 году, читатели поместили «Вторую мировую войну» на четвертое место, на котором она опередила «Грозовой перевал» Э. Бронте.

В книжном формате шестой том появился на прилавках в 79-ю годовщину автора — 30 ноября 1953 года. Первый тираж Houghton Mifflin Со. составил шестьдесят тысяч экземпляров, повторив объем публикации пятого тома. Затем последовало издание в серии Book of the Month Club, выход книги в Торонто, и только в конце апреля 1954 года книга появилась в Великобритании. Несмотря на полученную автором Нобелевскую премию, тираж Cassell & Со. Ltd. составил всего двести тысяч экземпляров — на семьдесят пять тысяч меньше, чем во время публикации пятого тома. Тенденция ослабления интереса к многотомному проекту оказалась сильнее почетного признания литературных заслуг автора в Швеции.

Черчилль надеялся, что его книга понравится читателям. Особенно американским. «Разумеется, американцы останутся довольны последним томом, в котором много о них, — скажет он своему врачу в августе 1953 года. — Порой они слишком самоуверенны. И я решил им на это указать». Том «Триумф и трагедия» действительно, был восторженно встречен американской прессой, которая отмечала «величественное и вдохновляющее повествование» (New Orleans Times-Picayune), а сам текст характеризовался, как «великая эпическая проза о войне» (American Historical Review) и «одно из величайших современных исследований государственного управления» (New York Herald Tribune). Британцы не отставали, выступив с совсем уж трубадурным заявлением: «величайшее произведение в мире в стиле нон-фикшн после Библии» (Reynolds News).

Были в этой бочке меда и пара ложек дегтя. Одна — от американского историка, профессора Декстера Перкинса (1889–1984), который в своей рецензии в Saturday Review указал на отсутствие «блеска и яркости, что очень часто характеризовали стиль» Черчилля. Среди британцев тоже нашлись те, кто сумел разглядеть пятна на солнце. Например, военно-морской историк капитан Стивен Роскилл, впоследствии член Колледжа Черчилля при Кембриджском университете. «Роскилл относится к такому типу отставных военно-морских офицеров, которые считают, что политики должны в годы войны сидеть в Адмиралтействе только для того, чтобы брать на себя всю ответственность за неудачи на море, а также награждать моряков в случае успеха», — такими словами охарактеризует его позже Черчилль.

Других рецензентов, особенно американцев, привлекло то, как Черчилль изложил начало «холодной войны». По их мнению, «субъективно» — слишком сильно сказалось текущее положение автора. Многих не устроил мягкий тон в отношении нарастающего противостояния с СССР. Видно было, что политик не хотел обострять отношения. Британские читатели, наоборот, высоко оценили и стиль, и мысли, и поступки своего знаменитого соотечественника, и в сторону «североатлантических друзей», не

пожелавших услышать предупреждающий глас Черчилля, было даже выпущено несколько стрел.

В отличие от предыдущих, последний том был достаточно слаб с точки зрения описания военных событий. Подобная метаморфоза объяснялась тем, что основные усилия англо-американских войск после высадки в Нормандии были сосредоточены вокруг событий в Европе, но для британского автора победы в Бельгии, Голландии и Франции были далеки, а если и привлекали внимание, то лишь для фиксации роли в этих событиях собственно британцев. Например: «Приближалось генеральное наступление Монтгомери британская армия предприняла наступление силами трех корпусов, имея целью расширить плацдармы…».

Освещение вклада британцев в общую победу было одной из основных целей Черчилля-историка. На протяжении всей гексалогии этой теме уделялось особое внимание. Еще в пятом томе он специально приводит свое послание Александеру от 23 мая 1944 года, в котором сообщает, что на очередном заседании военного кабинета было задано несколько вопросов о том, «достаточно ли отмечается роль британских войск». «Мы не хотим, чтобы говорилось что-нибудь без основания, но при чтении газет может сложиться впечатление, что наши войска не участвуют активно в операциях», — сообщал премьер-министр, признавая, что подобное положение дел «может вызвать в общественном мнении недоумение и недовольство». В новом томе Черчилль цитирует телеграмму, направленную в конце июля Монтгомери. В ней он, в частности, указывал на «крайнюю важность, чтобы британская армия нанесла сильный удар и одержала победу». В противном случае может «начаться сравнение» военных усилий Великобритании и США, что «приведет к опасным взаимным обвинениям» и «подрыву боеспособности союзной организации».