Джек Ричер, или Дело - Ли Чайлд

— Ну что ты, это же смешно.

— И для того, чтобы соединить воедино всю разработанную вами систему, вы решили прослушивать телефоны военной полиции, чтобы быть в курсе всего и обеспечить себе раннее предупреждение на тот случай, если что-то из запланированного пойдет не по тому пути.

— А это тем более смешно.

— Значит, вы это отрицаете?

— Конечно, отрицаю.

— Вы меня смешите, — вздохнул я. — Давайте рассуждать теоретически. Если кто-то делает разом две эти вещи, что вы об этом подумаете?

— Какие еще две вещи?

— Призывает людей из Теннесси и прослушивает телефоны. Какая мысль должна сразу прийти вам в голову?

— Что имеет место нарушение законов.

— А положим, этот человек делает одно и не делает другое? С точки зрения профессионального солдата?

— Такого он не может себе позволить. Он не может позволить себе использовать в полевых условиях непрофессиональные силовые подразделения, не опасаясь того, что это может быть раскрыто.

— Согласен, — сказал я. — Значит, тот, кто разворачивает этих йеху, также прослушивает и телефоны; а тот, кто прослушивает телефоны, также разворачивает этих йеху. Я понятно объясняю? С точки зрения чистой теории?

— Полагаю, что так.

— Так да или нет, полковник?

— Да.

— Как у вас обстоят дела с кратковременной памятью?

— Достаточно хорошо.

— Что первое вы сказали, когда я вошел к вам сегодня?

— Я попросил тебя закрыть дверь.

— Нет, вы сказали: «Привет». А потом велели мне закрыть дверь.

— А потом попросил тебя сесть.

— А затем?

— Не помню, — признался он.

— Затем у нас была короткая дискуссия о том, каким многолюдным делается это здание в полдень.

— Да, я вспомнил.

— А потом вы спросили, какие у меня новости.

— И никаких новостей у тебя не оказалось.

— И вас это удивило. Потому что я оставил сообщение, в котором извещал о том, что знаю интересующее вас имя.

— Это меня удивило, да, удивило.

— Что это за имя?

— Я не был уверен. Оно могло быть связано с чем-то.

— Если бы дело обстояло так, вы спросили бы «какое-либо имя». А «не то имя, которое вас интересует».

— Возможно, меня развеселило твое заблуждение по поводу того, что кто-то все-таки направил эту самодеятельную гвардию в Миссисипи. И что это обстоятельство оказалось для тебя таким важным.

— Оно и вправду оказалось важным для меня. Потому что оказалось правдой.

— Ну хорошо, я уважаю твою убежденность. И предполагаю, что ты выяснил, кто их направил.

— Я выяснил.

Он ничего не ответил.

— Тут вы допустили оплошность, — сказал я.

Он ничего не ответил.

— Я не оставлял вам сообщения, — пояснил я. — Я назначил встречу. С вашим помощником, составляющим для вас расписание встреч. Только и всего. Я даже не указывал причину встречи. Я просто сказал, что мне нужно увидеть вас сегодня в полдень. Единственный раз я упомянул что-либо, касающееся имен и «Свободных граждан Теннесси», в разговоре по прямой линии с генералом Гарбером. Который, по всей вероятности, вы прослушивали.

Едва слышное шипение в маленьком офисе, казалось, изменило тон. Оно стало тише, но звучало более угрожающе — так воспринимается ухом настоящее монотонное молчание.

— Некоторые вещи слишком велики для тебя, чтобы ты мог их понять правильно, сынок.

— Возможно, — согласился я. — Я не совсем ясно понимаю, что произошло в течение первого триллиона секунд после Большого взрыва. Я не могу выполнить задания по квантовой физике. Но я могу справиться со многими другими делами. Например, я довольно хорошо понимаю Конституцию Соединенных Штатов. Вам когда-либо доводилось слышать о Первой поправке? Она гарантирует свободу печати. А это значит, что любой старый журналист имеет право приближаться к любому старому ограждению, к которому пожелает.

— Да это был парень из задрипанной радикальной газетенки леволиберального толка из университетского города.

— А вы, как я понял, лентяй. Вы убили годы на вылизывание задницы Карлтону Райли, и вам не хотелось начинать все снова с другим сенатором. Потому что такая перемена потребовала бы от вас выполнить заново вашу проклятую работу.

Ни слова в ответ. Я продолжал:

— Вторым человеком, которого убили ваши ребята, был не достигший армейского возраста рекрут. Он шел в Келхэм для того, чтобы попытаться записаться в армию. Его мать убила себя той же ночью. Оба события связаны, как я понимаю. Потому что я видел, что от них осталось. Сперва от одного, а затем и от другой.

Ни слова в ответ. А я продолжал:

— И я понимаю, откуда ваша двойная самонадеянность. Во-первых, вы были уверены в том, что я не смогу разобраться в вашей гениальной конструкции, а потом, когда я все-таки разобрался, вы решили, что сами сможете сделать со мной все, что захотите. Без какой-либо помощи, без группы поддержки, без арестной команды. Только вы и я, здесь и сейчас. Не могу не спросить, как вы оказались таким тупицей?

— И я хочу спросить: ты при оружии?

— На мне же униформа класса А, — ответил я. — А эта форма не предусматривает оружия, которое носят на портупее или поясном ремне. Почитайте уставы, там об этом сказано.

— Ну так кто из нас больший тупица?

— Я не ожидал, что окажусь в подобной ситуации. Я не ожидал, что дело зайдет настолько далеко.

— Послушай моего совета, сынок. Надейся на лучшее, но планируй, предвидя худшее.

— У вас пистолет в письменном столе?

— У меня два пистолета в письменном столе.

— Вы намерены меня застрелить?

— Если потребуется.

— Но ведь это же Пентагон. За вашей дверью сидят тридцать тысяч человек, приписанных к военному ведомству. И все они достаточно натренированы, чтобы, услышав выстрел, броситься туда, откуда стреляли. Вам бы сочинить какую-либо историю.

— Ты напал на меня.

— С чего бы это?

— Да потому, что ты просто одержим тем, что кто-то застрелил какого-то уродливого черномазого парня в каком-то захолустье.

— А ведь я никому не говорил, что он был уродливым. Или чернокожим. Ни в одном телефонном разговоре. Вы, должно быть, получили эту информацию от своих балбесов из Теннесси.

— Как бы там ни было, ты вел себя как одержимый, и я приказал тебе уйти, но ты напал на меня.

Я откинулся на спинку стула, предназначенного для гостей. Вытянул ноги перед собой. Руки свесились вниз. Мне стало легче, я расслабился. Я мог бы сейчас заснуть.