Маски Черного Арлекина - Владимир Торин

– Вы не увидитесь. Коррина больше нет в живых, – мрачно сказал Арсен.

– Как «нет»? – На губы Магнуса легла улыбка, но глаза вмиг опустели. – Я же видел его... совсем недавно, и умирать он вроде не стремился. Он был в Умбрельштаде, а потом...

– Он отдал жизнь за Истар. Сразил там своего врага и пал сам.

– Как и ты вскоре?

– Как я... вскоре...

– И как ты можешь так спокойно говорить об этом? – взвился Сероглаз. – Ты ведь умрешь, понимаешь?

Арсен Кровавое Веретено взглянул на него с легкой усмешкой:

– Скажи мне, милый Черный Арлекин, для чего ты живешь? Ради любви? Чтобы драться? Все это было в моей жизни. Мне ничего не нужно сверх того, что я испытал – еще тогда, когда мог это делать по-настоящему. А все... все, что было после, мне и даром не нужно. Пусть наши деяния забудутся, воспоминания сотрутся, а чернила, которыми они записаны, высохнут. Все проходит – все и прошло. Моя жизнь – это дом, выстроенный на тонких сваях над обрывом и ждущий своего урагана. Я столько лет существовал (вовсе не жил) ожиданием мига, когда услышу: «Медрог укушен...» И вот я дождался. Столько всего успело случиться до этого момента. Деккер мне говорил: «У нас месть, и ты мне нужен». Что ж, я мстил. Потом было: «У нас есть женщина, которую мы оба любим. И которая не простит мне твоей смерти. Ты должен жить ради нее». И я жил. Долго жил. Закончилось все словами: «Теперь у нас война, и это поможет тебе очнуться от твоего забытья». Я поверил, и на миг показалось, что я действительно очнулся: битвы, смерть, кружащаяся в танце, достойные враги. Мне было интересно... какое-то время. А потом все вновь вернулось на круги своя. Я совершил поступки, о которых жалею. Ты можешь себе представить подобное? Нас с сожалением разлучили еще в детстве, как сирот, отправленных на воспитание в разные дома, а теперь мне горько от воспоминаний. Тот мальчишка... Он был совсем как я когда-то. Я убил его сгоряча, убил, не подумав, ради восхищения какой-то курицы. Бессовестной твари, которая все равно так никогда ничего и не поймет. Меня тешит одна лишь уверенность, что я, причинив ему смерть, спас его от ужасного брака. То есть спас ему жизнь. Знаешь, есть одна вещь, которую я хотел бы сделать... – Некромант даже закрыл глаза, а губы его растянулись в блаженной улыбке. – Я хотел бы забраться на самую высокую гору, встать на ее вершине, на краю подле обрыва. Раскинуть руки, точно крылья, и прыгнуть вниз. Счастье... Последнее счастье от ощущения свободы и полета и... твердые камни. Но нет. – Он вздохнул. – Я вернулся сюда. Я стал ждать, и вот ты пришел наконец. Я отдал тебе то, что стало частью меня. Я отдал тебе больше, чем свою руку, Сероглаз. И поверь, я успел сделать многое, пока ждал. Я научился играть на лютне, жонглировать острыми кинжалами, даже делать из роз прекрасного бархатного жаворонка, который сладко и звонко поет. Я смастерил уже три десятка кукол и дал каждой жизнь. – Он указал на подрагивающие сундуки. – И теперь у меня осталась еще одна, и я хотел бы успеть доделать ее, так что, прошу тебя: оставь меня, Сероглаз, уходи и, сделай мне последнюю милость, не оглядывайся и не возвращайся.

– Прощай, Арсен.

Магнус развернулся и вышел из шатра, он не хотел, чтобы Кровавое Веретено увидел его истинные чувства. Злая шутка Черного Арлекина, состоявшая в том, чтобы убить по одному всех Ступивших за край, обернулась для самого шутника вовсе не веселостью и смехом. Хранн Великий, как же надоело уже себя сдерживать: достаточно проходил в маске – двадцать пять лет... Теперь их всех не стало. Да, он желал им смерти, он лелеял эту мечту изо дня в день, но, когда все сбылось, он понял. Слишком поздно до него дошло, что некроманты Умбрельштада и ордена Руки и Меча были более близкими друг другу, чем просто соратники на поле брани и помощники в ритуалах, – они действительно были братьями. Вздорными, склочными, заносчивыми, мстительными и ревнивыми, как... как настоящие братья. Именно так их всегда называл Черный Лорд, да и он сам их часто так называл, не придавая особого значения традиционному орденскому обращению. Когда все они умерли, рекомый Черный Арлекин понял, что в отличие от всех существующих орденов этого мира только они были друг другу братьями не на словах.

Когда некромант исчез в пепельном облаке, Арсен Кровавое Веретено прошептал ему вслед:

– Прощай, Магнус Сероглаз. Будь счастлив со своей любимой и вспоминай иногда нас.

Ладонь крепко сжала меч —

Тот крови решил испить.

Так ворон приносит весть,

Что жизни порвалась нить.

Злой вестник – его ли вина,

Что плачет вдова над могилой?

Напыщенна сталь и остра —

Рвать плоть ее с детства учили.

Клинок скажет: «Я ни при чем,

Ведь меч паладина свят»,

И можно ли спорить с мечом,

Коль рыцарь во всем виноват?

Но тот лишь плечами пожмет —

Врага он сразил в бою честном.

«В атаку!» приказ был – и вот:

Мертвец – на поле безвестном.

Магистр тот приказ отдавал,

И тысячи копий внимали,

Никто из них даже не знал,

Как мужа погибшего звали.

Кто отдал приказ, кто исполнил?

В чем разница, кто из них прав?

Вот только не их будут помнить,

И плач не по ним в небесах...

«Убийца». Неизвестный менестрель

В «Кинжале и монете» было пусто, если не считать вечно пьяного менестреля за столом недалеко от входа и, конечно же, самого хозяина заведения. В это время суток посетителей вообще мало, а сегодня еще и намечался спуск на воду нового корабля со всем причитающимся в виде дармовой выпивки и столь любимых матросами напутствий новоиспеченному капитану. Вот весь честной народ и толкался на пристани, позабыв о трактире. Готовился выйти в свое первое плавание трехмачтовый «Сумеречный Ветер», одно из лучших судов, когда-либо строившихся в славном городе Сар-Итиаде. Говорили, он мог превзойти в скорости даже самого «Морского Змея» Джеральда Рифа, и Илдиз Тагур склонен был этому верить – новый корабль был чудо как хорош, вот бы еще, кстати, узнать, как там дела у самого Джеральда на далеком штормящем юге.

Илдиз уже подумывал, не пойти ли самому на пристань, не присоединиться ли к веселью, закрыв к Бансроту этот трактир и выпроводив восвояси ненасытного пьяницу Брайана. В последнее время менестрель все меньше и меньше нравился Тагуру, ибо пил беспробудно, песни пел вконец охрипшим голосом, а стихи декламировал заплетающимся языком, при этом часто забывая и путая слова. Что же касается новых баллад, хоть сколько-нибудь походящих на те, прежние, шедевры слова, которыми славился Брайан Звонкий в своей не такой уж далекой молодости, то о них и вовсе можно было забыть – за весь год из-под его пера не вышло ни единой осмысленной строчки. Илдиз критически посмотрел на упавшего лицом в стол пьяницу-барда. Еще бы, столько пить. Может, и вправду пора уже выставить Брайана вон? Он уже много раз собирался именно так и поступить, но что-то не давало трактирщику просто взять и выгнать менестреля – возможно, светлая память о когда-то написанных Брайаном чудесных песнях, однажды растопивших его черствую душу пирата.