Пружина для мышеловки - Александра Маринина

Он внезапно замолчал.

– Ну?– напряженно спросила Майя, которую захватиларассказанная дядей Жорой история.– И что она решила?

– Неизвестно. Вещь не закончена. Нужно все переписать отначала до конца, выстроить композиционно, обдумать стилистику и приделать кэтому идеологически выверенный финал.

– Если идеологически выверенный, то сестра, по идее, должнадонести на брата в милицию,– задумчиво сказала она.– Но это тожекак-то… Не знаю. Сейчас не те времена, чтобы восхищаться Павликом Морозовым.

– Это верно,– усмехнулся Георгий Степанович.– Нооставлять его на свободе, чтобы он продолжал убивать детей, тоже нельзя. Это непо-советски. Надо, чтобы он умер. Сам по себе. Под машину попал, например, илиутонул, или заболел чем-нибудь неизлечимым. Тогда все будет правильно. Злонаказано, а сестре не придется быть доносчицей. И волки, как говорится, сыты, иовцы целы. Ну как, возьмешься?

– Конечно. А какие сроки?– деловито спросила Майя.

– Сроки?– он удивленно приподнял брови над толстойоправой модных очков.

– Я имею в виду, в какой номер ты это планируешь поставить?

– Ты что, решила, что я это буду публиковать у себя в«Эпохе»?– изумился Георгий Степанович.– Да ты с ума сошла! Меня втот же день с работы уволят и из партии выгонят.

Теперь пришел черед удивляться ей.

– Почему? Что тут такого крамольного?

– Ну как же ты не понимаешь? Ведь все знают, что ты – мояплемянница, я тебя устраивал на работу. У тебя пока нет никакого имени как уписателя, а я тебя сразу – раз!– и в дамки. Это называетсяпротекционизмом. За это по головке не погладят. У нас маститые автора годами вочереди стоят, чтобы опубликоваться, и если я сейчас поставлю тебя в номер спервым опусом, не потому, что это гениально, а только лишь потому, что ты – мояродственница, меня просто не поймут. Ты хочешь меня поссорить со всейлитературной общественностью?

– Погоди, дядя Жора,– Майя потрясла головой,–при чем тут я? Речь же не обо мне…

– А о ком, по-твоему, речь? Именно о тебе. Ты должнаэто,– он стукнул ладонью по лежащей перед ним на столе папке,–переделать, переписать и опубликовать под своим именем. Ты что, не поняла?

– Нет,– она окончательно растерялась.– Почемупод моим именем? Почему нельзя это опубликовать под именем Лены? Да, я проделаюбольшую работу по редактированию, это можно указать в предисловии…

– Дурочка,– он мягко улыбнулся.– Ты ничего непонимаешь. Это будет твой прорыв в литературу. Ты очень способная девочка, тызамечательно пишешь, ты – прирожденный литератор, у тебя прекрасный слог, утебя есть свой собственный стиль, но то, что ты пишешь, никому не интересно ине может быть интересно.

У Майи на глазах выступили слезы.

– Почему?

– Да потому, что человек в твоем возрасте не может бытьинтересен тем, кто читает мой журнал. Ты еще так мало видела, так малопережила, так мало знаешь о жизни, что тебе просто нечего сказать читателям,которым за сорок. А мой журнал читают те, кому за сорок, люди серьезные и многочего повидавшие. Ты, Маечка, философ, мыслекопатель, но чтобы грамотно податьсвои мысли, нужен хороший сюжет, а сюжеты ты придумывать не умеешь. У тебябедная фантазия. А у твоей подруги она богатая. Она сумела придумать историю,более того, она сумела влезть в шкуру своей героини, стать ею, жить ее жизнью,думать ее головой, чувствовать ее сердцем. Понимаешь? Тебе этого не дано.Потом, когда ты станешь известной и всеми любимой, тебе простят все, иотсутствие фантазии, и бедность сюжетных линий, тебя полюбят за твой стиль итвои мысли. Но чтобы это произошло, нужно сначала стать известной и любимой,нужно заставить читателя прочесть то, что ты напишешь, и запомнить твое имя.Более того, нужно, чтобы он запомнил, как читал твой роман, не отрываясь, ночьнапролет, потому что ему было интересно, потому что роман его захватил. И тысможешь сделать это, если возьмешь рукопись своей подруги и переделаешь ее. Ая, со своей стороны, постараюсь сунуть роман в какой-нибудь приличныйпериферийный журнал, где никто не будет бухтеть, что ты – моя племянница. Яорганизую хорошую прессу, критиков, о тебе заговорят. Все получится, Майка, всеполучится, если будешь меня слушаться.

– Но ведь это… воровство,– пробормотала она.

– Почему воровство? Вовсе нет. Ты идешь по лесу, видишьваляющийся на земле сучок и понимаешь, что он как раз такого размера и формы,какой тебе нужен, чтобы вырезать деревянную фигурку, которую ты уже давнозадумала. Либо ты берешь сучок, приносишь домой и создаешь шедевр, либо неберешь, и тогда он продолжает валяться на земле, никому не нужный и никем невидимый. Разве это воровство, если ты возьмешь сучок и сделаешь прекраснуюстатуэтку, которой будут любоваться люди?

– Сучок никто не делал, в него никто не вкладывал свойтруд,– упрямо возразила Майя.

– Хорошо,– покладисто согласился ГеоргийСтепанович,– пуст будет не сучок. Пусть будет деревянная фигурка,корявая, неуклюжая, плохо сделанная, которую кто-то выбросил на помойку заненадобностью. Ты видишь ее и понимаешь, как ее можно довести до ума, чтобыполучилось произведений искусства. Разве это воровство?

Партконференция, на которой задержался отец Майи,закончилась очень поздно, родители приехали на дачу ближе к полуночи, и все этовремя Георгий Степанович уговаривал свою племянницу, увещевал, приводил доводыи резоны. И в конце концов уговорил.

* * *

– Все эти годы я была уверена, что переделывала рукописьЛены,– тихо произнесла Истомина.– И только теперь я поняла, что этобыла не рукопись… не придуманная история. Это был фактически дневник. Онаописывала собственную жизнь. Если бы я раньше знала, что у Лены был брат,который покончил с собой, я бы еще тогда догадалась. Но я ведь не знала…

Не знала. Никто ничего не знал. Все такие чудесные, ничегоне знающие, не ведающие, а Олега Личко сгноили в психушке.

Никто не заставлял Елену Шляхтину давать ложные показанияпротив Личко, она сделала это совершенно добровольно, спасая брата. И не былоникакой тайной жизни, в которую были бы вовлечены другие люди, был психическибольной брат, и была сестра, которая за ним следила. Вот зачем ей нужны былибольничные листы. Она не могла сказаться больной, чтобы не ходить на работу, ипри этом уходить на целый день из общежития, поэтому она уходила «болеть» кподруге, которая «за ней ухаживала». Головные боли, головокружение – как этопроверишь, тем более была незалеченная травма черепа. Симптомы вегетососудистойдистонии есть – есть основания для выдачи больничного листа.

Шляхтина следила за братом. А Олег Личко проверялвычисленные им по какой-то методике места возможного появления маньяка. Вот тутони и встретились, помешанный на научном подходе сотрудникинформационно-аналитического подразделения штаба ГУВД и циничная жесткаякрасавица Лена Шляхтина. Познакомились. Может быть, не очень близко, новсе-таки познакомились. Он мог сказать ей, чем занимается. А она? Онаиспугалась. Он слишком близко подобрался к брату. Елена наверняка стараласьбыть в курсе действий милиции, приходила к месту, откуда брат уводил ребенка,смотрела, как оперативники ищут свидетелей. Момент был более чем удобным, и онасама сказала, что видела подозрительного молодого человека, который высматривалдетишек и задавал ей, Шляхтиной, странные вопросы, и вообще вел себя странно, иговорил чудовищные вещи про какого ребенка, которого он убил и закопал… и даже местоназвала. Это было нетрудно, ведь она следила за братом и точно знала, кого, гдеи как он убивал и где прятал тела. Место проверили, труп нашли, а большихдоказательств и не потребовалось.