Горячий снег - Юрий Бондарев

Оружия разведчика здесь, в воронке, не было. Виднелась наскате воронки одна чужая, массивная кобура с ремнем, снятая, надо полагать, снемца, - ее полузасыпало, она краем торчала из наметенного сугробика. Кузнецоввыдернул ее из снега. Кобура была пуста. И он отбросил ее. Потом наклонился кразведчику, попробовал слегка отвести края капюшона с лица его, но это неудалось. Все смерзлось на лице, все было в жестяном покрове, хрустело - и онотдернул руку

– Слушай, парень, - заговорил Кузнецов с нетвердойнадеждой, что разведчик услышит его. - Мы свои, русские… Вас было здесь двое.Где второй? Куда ушел второй?

Но то, что он смог угадать в натужном сипе сквозь капюшон,никак не складывалось ни в какое разумное слово, сип этот выдавливалсядвусложно:

– Не-ме… не-ме…

"Немец? - скользнула догадка у Кузнецова. - Он что-тохотел сказать о немце? Или принимает меня за немца?"

– Ну, начнем выносить, лейтенант? - послышался голос Уханова.- Этого дурындаса тоже придется на плечах волочь? Глянь-ка, лейтенант, что фрицделает - тронулся или озверел. Дать ему раз промеж глаз, чтоб успокоился?

Кузнецов сначала не понял, что с немцем. РазвязанныйУхановым, он белым бревном катался по дну воронки, неистово колотил меховымисвоими сапогами и руками по снегу, вскидывал эпилептически головой, выгибался,бился грудью о землю, издавая рыдающее, звериное подвывание; синели оскаленныев беззвучном смехе зубы, истерично были выпучены глаза. Он не то обезумел отхолода, не то согревался, может быть испытывая какую-то звериную радостьоттого, что кончилось это страшное лежание в воронке в закаменелых объятияхрусского разведчика в ожидании смерти.

– Ферфлюхтер, ферфлюхтер!.. (1) - выборматывал, хрипя,немец с закипевшей пеной в углах рта. - Рус… рус! Ферфлюхтер!..

– Похоже, немчишка - какой-то чин, - проговорил Уханов,со снисходительным любопытством наблюдая за немцем. - Ругается, лейтенант?Психует?

– Похоже, - ответил Кузнецов.

Потом немец обмяк, лег на бок, а руки его в меховыхперчатках начали толкаться где-то внизу живота, откидывать полу шинели; спинанапружилась, потом внезапно он закинул голову, заводя за лоб глаза, и лающе нето заплакал, не то завыл, суетливо колотя меховыми сапогами по снегу.

– Дуй в штаны, фриц, теплее будет, - насмешливо сказал,уяснив этот жест, Уханов. - Ширинки тут расстегивать некому. Потерпишь,гитлеровская зануда. Денщика с ночным горшком нет.

– Ферфлюхтер, рус, ферфлюхтер!.. Ихь штербе, рус… (2)

– Штейт ауф! (3) - вдруг произнес команду Кузнецов,мучительно вспоминая знакомые еще по школе немецкие слова, и подошел кзатихшему на дне воронки немцу. - Штейт ауф! - приказал он снова. - Встать!

Глаза немца, остекленев на костяном лице, нацелились снизувверх в его сторону, и Кузнецов, толкнув его автоматом в плечо, повторил резче:

– Штейт ауф, шнель! (4) Шнель, говорят!

Тогда немец оторопело сел, тут же попытался встать, но неудержался на ногах и неуклюже повалился на бок на скате воронки; затем склокочущим всхлипом оперся руками, поднялся на четвереньки и с расстановками,медленно выпрямился. А выпрямившись, стоял непрочно, шатаясь, - был на головувыше Кузнецова, очень крупный, плотный в теле, (1) - Проклятый, проклятый!..

(2) - Проклятый, проклятый русский!.. Я умираю, русский..

(3) - Встать!

(4) - Встать, быстро! чрезмерно утолщенный в своей подбитоймехом теплой шинели, и так близко виден был этот чужой взгляд немца - взгляд,ждущий удара, настороженный и в то же время через силу намеревающийся еще бытьвысокомерным.

– Будешь сопровождать его, Уханов. Сволочь, видно,основательная! - сказал Кузнецов с едким щекотным чувством оттого, что передним стоит вблизи живой, ненавистный даже в воображении гитлеровец. Да, он ихвсех вот такими и представлял и поэтому сейчас ни на минуту не сомневался, чтов душе этого пленного не оставалось ничего человеческого, свойственногонормальным людям.

Между ними были пропасть страданий, кровь, отчужденная инепонятная друг другу жизнь, непримиримые, враждебные друг другу понятия. Междуними была война и приготовленное к стрельбе оружие.

– И отвечаешь за него? - зло бросил Кузнецов.

– Доведу, лейтенант. Будет шагать как шелковый, -пообещал Уханов и, подойдя, грубовато и бесцеремонно похлопал по карманамнемца, вынул зажигалку, вместе с ней смятую пачку сигарет, нестеснительнорасстегнул шинель, достал из зазвеневшего орденами мундира портмоне, после чегоотогнул рукав его затвердевшей на морозе шинели, проговорил полувопросительно:

– Смотри ты, как нянчились с ним разведчики, всеоставили… Взять часы, лейтенант?

– Оставь их к черту! И зажигалку, и сигареты! И этовсе! - быстро и гадливо выговорил Кузнецов. - Брать у вшивой фашистскойсволочи!..

– Не видно, что вшив. - Уханов с усмешкой отпустил рукавнемца, раскрыл портмоне. - Глянь-ка, лейтенант, какие-то фотографии… У всехнемцев на фотографиях дети как ангелы, особенно девочки, замечал, нет? И вбелых чулочках.

– Не замечал. Отдай всё, - приказал Кузнецов, невыказав ни малейшего любопытства к фотографиям.

– Ответь мне, лейтенант: на кой хрен мы всегда с нимицеремонимся?

А немец, видимо, что-то понял. При повторяющемся слове"лейтенант" в глазах его тотчас исчезло натужно-высокомерноевыражение, переменилось на выражение неуверенной просьбы, и он качнулся всторону Кузнецова, этого русского, насупленного, зло приказывающего мальчика,выхрипнул:

– Сигаретен… мейн сигаретен… герр лейтенант!.. Раухен,раухен. Ихь виль раухен, герр лейтенант! Раухен! (1)

Он опять не устоял на ногах, осел задом в снег, снизу глядяна Кузнецова и подергивая шеей, судорожно глотал слюну.

– Отдай ему. Хочет курить, видишь? - сказал Кузнецовпрезрительно.

С нахмуренными бровями он подошел к разведчику. Разведчиквсе в том же неизменном положении лежал на спине, ноги раздвинуты, парок рванымоблачком пульсировал над стянутым на лице капюшоном. Его сейчас нужно быловыносить отсюда, и невозможно было представить, как сделать это, не задевая ине тревожа его раненую и перетянутую жгутом ногу.

"Но где может быть второй разведчик? Возможно, ошибсятот парень! Где Рубин?"

Весь верх воронки от края до края густо и вьюжно дымился впроносящихся токах поземки, сверху подсвечиваемой методичными вспышками ракет,невидимых отсюда, из глубины. Внизу, по скатам, скребущий шорох залетавшей снежнойкрупы, а там, вверху, вольное степное гудение низового ветра над воронкой, надночной степью и в двухстах шагах немцы - их танки, их посты с наблюдателями наокраине станицы. Рубина не было.