Кукловоды. Дверь в Лето - Роберт Хайнлайн

Выйдя из здания компании, я спустился к автомобильной стоянке по Першинг-сквер, где утром оставил свою машину. Бросил в счетчик несколько монет, включил автопилот, набрав код западной магистрали, выпустил Пита из сумки на сиденье и расслабился. Вернее, попытался расслабиться – движение в Лос-Анджелесе интенсивное до жути, а я не очень доверял автоматике. Давно собирался переделать систему: она немного устарела, чтобы соответствовать своему названию «идеально надежной». К тому времени, как мы миновали Западное авеню и можно было переключиться на ручное управление, я уже весь извелся и меня тянуло промочить горло.

– А вот и оазис, Пит!

– Вер-р-р-но?

– Прямо перед нами.

Пока я искал, куда бы приткнуть машину (Лос-Анджелесу не грозит вторжение – захватчики просто не найдут куда припарковаться), я вдруг вспомнил, что доктор запретил мне прикасаться к спиртному. Тут я очень образно и доходчиво растолковал ему, как он может поступить с подобными советами, – жаль только, что он не мог этого услышать. Интересно, сумеет ли он сутки спустя определить, пил я или нет? Я что-то читал на этот счет, но тогда меня интересовало совсем другое, и я пролистал статью, не вникая в смысл написанного.

Черт, а ведь он может не допустить меня в анабиоз! Буду-ка я похитрее и отложу выпивку до лучших времен.

– Ннну-у? – спросил Пит.

– Нет, потом. А сейчас поищем-ка придорожную закусочную.

Я вдруг с удивлением обнаружил, что к выпивке меня совсем не тянет. Вот поесть и выспаться я бы не отказался. Да, доктор оказался прав – я был совершенно трезв и впервые за много недель чувствовал себя хорошо. Может, и вколол-то он мне в корму всего лишь какой-нибудь B1; но если так, то доза была реактивная. Так что мы нашли придорожную закусочную и заехали во двор. Себе я заказал цыпленка по-кентуккски, Питу – полфунта рубленого шницеля и немного молока. Пока не принесли заказ, я выпустил Пита поразмяться. Мы с ним часто перекусываем в придорожных заведениях – там не надо то и дело загонять Пита в сумку.

Полчаса спустя машина вывезла нас из деловой части города. Я выключил зажигание, закурил, почесал Пита за ухом и задумался.

Дэн, старина, а ведь доктор был прав. Ты пытался утопиться в бутылке, и у тебя почти получилось – голова пролезла, да вот плечи застряли. Сейчас ты трезв как стеклышко, твой желудок полон, и впервые за несколько дней еда спокойно там улеглась. И чувствуешь ты себя нормально.

Что еще? А может, док прав и в отношении всего остального? Может, ты просто избалованный мальчишка? Или тебе не хватит пороха плюнуть на все и начать по новой? Почему ты идешь на это? Приключений захотелось? Может, ты просто пытаешься откосить от службы и сбежать к мамочке?

Но я действительно хочу этого, сказал я себе. Ведь это же двухтысячный год!

Ладно, хочешь – живи. Но вот можешь ли ты сбежать и не свести кое с кем счеты здесь?

Хорошо, хорошо! Но как я могу свести с ними счеты? Не буду же я добиваться, чтобы Белл вернулась после всего, что она сделала! А как я еще могу поступить? Подать на них в суд? Не будь идиотом, у тебя нет доказательств. И в любом случае от судов не выигрывает никто, кроме адвокатов.

– Му-у-у-у-р-р-ра-а-а! – подтвердил Пит.

Я взглянул на него: вся морда в шрамах. Уж он-то не станет подавать на кого-то в суд. Не понравится ему, скажем, форма усов у какого-нибудь кота, так Пит просто предложит ему выйти и зубами да когтями растолкует, что к чему.

– А пожалуй, ты прав, Пит. Навещу-ка я Майлза, руки-ноги ему повыдергиваю и выколочу из подонка всю правду. А Долгий Сон подождет. Должны же мы выяснить в конце-то концов, как они это обстряпали и кто из них истинный автор этой подлой затеи.

Из ближайшей телефонной трубки я позвонил Майлзу и велел сидеть дома и ждать.

* * *

Мой старикан дал мне имя Дэниел Бун Дэвис,[33] чем на свой лад выразил отношение к таким понятиям, как «свобода личности» и «вера в собственные силы». Я родился в 1940 году, когда все в один голос утверждали, что незаурядные личности находятся на грани вымирания и будущее – за средним человеком. Отец отказывался верить этому и, назвав меня так, бросил вызов обществу. До последнего вздоха он стремился доказать свою правоту – и умер, когда ему прочищали мозги в Северной Корее.

Когда началась Шестинедельная война, я служил в армии и у меня уже имелся диплом инженера-механика. На призывной комиссии о дипломе я умолчал; единственное, что я унаследовал от отца, – неудержимое желание быть независимым, не отдавать и не выполнять приказов и не подчиняться предписываемым распорядкам. Я хотел тихо-мирно оттрубить свой срок – и свалить. Когда холодная война вдруг закипела и превратилась в горячую, я был техником-сержантом на складе боеприпасов в городе Сандиа, штат Нью-Мексико, и набивал атомами атомные бомбы, раздумывая между делом, чем бы заняться после дембеля. В тот день, когда Сандиа перестала существовать, я находился в Далласе, куда меня послали за новыми запасами Schrecklichkeit.[34] Радиоактивные осадки отнесло к Оклахоме, поэтому я выжил – чтобы затем получать все положенные по службе бонусы.

Пит выжил по той же причине. У меня был приятель – Майлз Джентри, из резервистов. Он был женат на вдове с ребенком, но к тому времени, как его призвали, жена умерла. Он жил вне казармы, в Альбукерке, чтобы у падчерицы (ее звали Фредерика) был свой дом. Маленькая Рикки (мы никогда не называли ее полным именем) позаботилась о Пите для меня. Спасибо кошачьей богине Бубастис, Майлза, Рикки и Пита в те страшные дни также не было в городе – они все уехали на выходные: Пита я им подбросил, потому что не мог взять с собой в Даллас.

Я не меньше других удивился, когда выяснилось, что у нас были целые дивизии, запрятанные в Туле и других местах, о которых никто не подозревал. Еще в тридцатые годы стало известно, что человеческое тело можно охладить до состояния, при котором все жизненные процессы организма замедляются до предела. Но до Шестинедельной войны такое охлаждение было всего лишь лабораторным фокусом и использовалось как крайнее терапевтическое средство. Для военных исследований работает простое правило: если люди и деньги в принципе способны сотворить нечто, это будет сотворено наверняка. Напечатай еще миллиард долларов, найми еще тысячу ученых и инженеров – и любую задачу можно решить независимо от того, каким необычным, почти неправдоподобным и даже сомнительным способом осуществят решение. Стазис, «холодный сон», гибернация, гипотермия, замедленный метаболизм – называйте как хотите – позволил исследовательским группам решить проблему логистики: теперь они могли хранить людей в штабелях и размораживать по мере надобности.