Большое собрание сочинений в одной книге - Виктор Голявкин

Стоят они и смеются.

– Не ходи ты здесь, – говорят. – Милостью тебя просим. Нельзя здесь тебе ходить. Не разрешается. Пропуска у тебя нету? Нету. А ты без пропуска ходишь. Ты что, шпион, что ли, без пропуска ходишь?

Разную такую они мне глупость стали говорить. И хохочут оба.

Я поднялся – трах портфелем по башке этому Ыгышке! Он даже не ожидал. Дружок его почему-то сейчас же убежал. А он меня за руку схватил. «Ну, – думаю, – сейчас он мне даст как следует».

В это время учителя проходили. И он меня отпустил. Я сейчас же, конечно, бегом.

После уроков смотрю во двор. Так и есть – ждет. А с ним двое. Меня дожидаются. Прогуливаются по двору. Руки в карманах. И на наше окно поглядывают.

Я к ним, конечно, не вышел. Не такой я дурак, чтоб к ним выйти. Я вылез через окно. Пошел в другой класс. Совсем с другой стороны вылез. Гляжу во двор: ходят они, руки в карманах.

Я вдруг сразу решил, что мне с ними делать.

Замечательный пробочный пистолет лежал у меня дома. Лежал у меня этот пистолет в ящике. Вместе с поломанными, старыми игрушками. Раньше я из него с утра до вечера стрелял. А потом надоел он мне. Из такого пистолета ничего не вылетает. Эта пробка тут же падает после выстрела. Но гремит он здорово. И огонь из дула вылетает, и дым.

Теперь-то я спал спокойно.

А утром положил я этот заряженный пробкой пистолет в карман.

Не успел я на улицу выйти, как он у меня в кармане выстрелил. Дым из кармана вовсю повалил. Какая-то старушка рядом шла, так она чуть не упала со страха.

Пришлось мне домой идти. Новой пробкой заряжать свой пробочный пистолет.

И вот я иду по той же улице. Где мне ходить не положено. Иду без всякого пропуска. Держу одну руку в кармане. И лежит у меня там заряженный пробочный пистолет. И никто не знает, что у меня в кармане. И они тоже не знают. Вон стоят трое. Ждут. Улыбаются. Они о том думают, как будут мне сейчас разные обидные вещи говорить. Про разные там дурацкие пропуска. Про то, что мне здесь ходить не разрешается. Они, наверное, думают, как опять толкнут меня. И я в пыль полечу. А они будут смеяться. Не знают они, дураки, что лежит у меня в кармане!

Я подходил к ним, а они закрыли дорогу. И руки тоже в карманах держат; можно подумать, что у них тоже там пробочные пистолеты. Я подошел к ним, остановился, пальцем их поманил и говорю:

– Идите, идите сюда…

Они удивились, друг на друга посмотрели и медленно пошли на меня. А я медленно иду назад, а руку держу в кармане. «Только бы, – думаю, – пистолет у меня в кармане не выстрелил, как в тот раз».

Я решил их куда-нибудь в парадное завести и там в них выстрелить. Почему-то мне показалось, что нужно обязательно куда-то завести. Очень уж я был уверен в своем пистолете.

– Идите, – говорю, – идите, не стесняйтесь…

Этот Ыгы говорит:

– Да что с ним разговаривать, ребята, чего он голову морочит…

– Идите, идите сюда, – говорю я, – идите…

«Если, – думаю, – они на меня бросятся, я в них сейчас же выстрелю. Вытащу пистолет и прямо в них выстрелю». Очень я был в своем пистолете уверен!

Нет, они почему-то на меня не бросились. Или они что-то недоброе почувствовали, или еще что, только они вдруг остановились.

Ыгы говорит:

– Ты что, очумел, что ли?

– Молчи, болван, – говорю.

Он прямо опешил.

– Вот это да! – говорит.

– Ыгышка, – говорю, – чертовая! Кочерыжка! Балаболка! Ыгышка!

Он прямо весь побледнел. Оттолкнул этих своих приятелей и говорит:

– Я с ним сейчас сам разделаюсь. Я ему сейчас его дурацкие уши оторву!

А я ему говорю:

– Ишь ты какой, Ыгышка! Иди-ка ты сюда!

«Если, – думаю, – он на меня сейчас полезет, я в него сейчас же выстрелю. А так все-таки лучше его куда-нибудь в парадное затащить».

И я приближаюсь задом к парадному. А он идет за мной. И лицо у него какое-то странное. Он сам как будто не может понять, в чем дело. Что-то он все-таки почувствовал. Потому что он не очень-то спешил. Но в парадное он все-таки зашел. А дружки его на улице остались.

Я задом поднимался по лестнице, а он за мной поднимался.

– Иди, иди, – говорю я, – иди…

Я все поднимался, а тут я вперед шагнул. Навстречу ему шагнул на одну ступеньку. И пистолет свой я вытащил осторожно, чтоб он раньше времени не выстрелил. Он, по-моему, даже не заметил, когда я его вытаскивал. Он все на меня смотрел. И рот свой кривил. Пугал он меня своим кривым ртом, что ли?

Тут я в него и выстрелил.

Ну и грохнул же мой пистолет! Как пушка.

Он так закричал, как будто решил, что он убитый. Лицо у него в этот момент – не объяснишь! Глаза были раскрытые, как будто сейчас выскочат. Я не очень-то на него смотрел в этот момент. Я только о том думал, чтобы мой пистолет выстрелил. Но все-таки я заметил, какое у него было испуганное лицо.

Потом он повернулся. И выбежал.

Я вышел за ним.

Он бежал что есть духу по улице, а за ним бежали его дружки. Эта улица была длинная. И вверх. Так они мчались по ней как сумасшедшие. Как будто я вслед им еще стрелять собираюсь. Я им вслед смотрел до тех пор, пока они за углом не скрылись. Они, наверное, и там еще бежали, честное слово!

Из парадного вышел дядька. Он был в пижаме.

– Что-нибудь произошло? – спросил он.

– Ничего не произошло, – сказал я.

– А почему пахнет? – спросил он.

– Где пахнет? – спросил я.

– Серой пахнет, – сказал он, – и выстрел был. Я слышал.

– Где был выстрел? – спросил я.

– А ты не слышал? – спросил он.

– Я ничего не слышал, – сказал я.

– Странно, – сказал он, – очень странно…

И он ушел обратно в свое парадное.

Мать постирала мои штаны, повесила сушиться над газом, они свалились в огонь и сгорели. Хорошо, что не было пожара! Но я остался без штанов…

Я стоял в трусах, прислонившись к шкафу, вертел перед носом цепочкой от стенных часов и орал на весь дом это стихотворение.

Мне представились поезда, которые мчатся на север. Паровозы неистово гудят. В одном поезде еду я. Настроение у меня очень радостное. Еду я в первом вагоне и на повороте вижу весь поезд, как он изогнулся дугой. Там, вдали, Алька, Кафаров, Тася… И даже Ыгышка… Они машут мне… А я мчусь на север. Где льды и снег. И напишу картину с северным сиянием…