Большое собрание сочинений в одной книге - Виктор Голявкин

– Какой метод? – спросил я.

– В любом деле, – сказал он, – должен быть метод.

– Мне нужны краски, – сказал я. – Мне еще нужны краски. Не купишь ли ты мне еще красок?

– А ты их намажешь на эту картонку, – сказал он, – снимешь ножом и выкинешь?

– Так все делают, – сказал я. – Все художники так делают! Если у них не получается, они эту краску снимают…

– У них-то есть метод! Не может быть, чтобы у них этого метода не было…

– Но где же мне взять его?

– Раз у тебя нет метода…

– Если бы у меня были краски, – сказал я, – я бы непременно написал это море… и «Летучего голландца»… у меня бы это все отлично получилось…

– У тебя нет метода, – сказал отец, – ничего бы у тебя не получилось.

Я глянул в окно. Этот парикмахер стриг того мальчишку. Не пойду я больше стричься в эту парикмахерскую. Пойду где-нибудь в другом месте подстригусь. Спросит он у меня про мою картину, что я ему отвечу?

А утром придет ко мне Алька. Он сразу утром примчится. Он непременно примчится.

Он пишет автопортрет. Сидит сейчас перед зеркалом и пишет себя масляными красками. Он, наверное, думает, что он Рембрандт! Он, наверное, так же, как Рембрандт, улыбается в это зеркало. И тень у него, наверное, такая же на лице. И беретку, наверное, на голову надел, как у Рембрандта…

Отец ходил с этим письмом по всем соседям.

– Кто может читать по-английски? – говорил он. – Кто может перевести? Как жаль, что я не умею читать по-английски.

– А что такое? – спрашивали соседи. – Что случилось?

– Моему сыну письмо из Англии! Как вы на это смотрите? Ему прислали письмо из Англии! Лично ему! Что вы на это скажете?

Соседи ничего не могли сказать. Они удивлялись.

Я получил письмо из Лондона. Я ходил за отцом и никак не мог понять, с какой это стати присылают мне письма из Лондона.

Тетя Регина привела какого-то старичка.

– Вы читаете по-английски? – спрашивал его мой отец. – Вы хорошо читаете по-английски?

– Да, я читаю по-английски, – сказал он, надев очки.

– А вы можете перевести? – спросил отец.

– Да, – сказал он, – я могу перевести, как это ни странно.

– В этом нет ничего странного, – сказал мой отец.

Все пошли в нашу квартиру.

Старичок взял письмо и стал читать. Он немного прочел по-английски, а потом по-русски сказал:

– Значит, тут… вот… ага… так… ясно…

– Ничего не ясно! – сказал мой отец. Ему не терпелось скорее узнать, что там пишут мне из Лондона.

– Сейчас, – сказал старичок. – Ага…

– Ну, так что же там такое, в конце концов! – закричал мой отец. – О чем это там? Что там написано?

– Дай ему прочесть, – сказала моя мама.

Старичок снял очки, посмотрел на моего отца и сказал:

– Совершенно верно. Дайте мне прочесть… – И снова надел очки.

– Да читайте вы… – сказал отец.

Старичок читал про себя. Потом он кончил читать и сказал:

– Это письмо пишет девушка… то есть девочка… она… герл, то есть девочка, живет, как я понимаю, в Лондоне. И, само собой разумеется, пишет вашему сыну письмо…

– Английская девушка? Моему сыну? Этого не может быть! – сказал отец.

На отца моего закричали, и он замолчал.

– Она пишет, что видела… одну минуточку… ага! Видела на вернисаже… ну да… на выставке, вероятно… совершенно правильно, на выставке какую-то картину… вероятно, вашего сына… Вот именно… Картину вашего сына!..

Я чуть с ума не сошел, когда это услышал. Это, наверное, не мне было написано, что ли? Откуда там могла быть моя картина? Ерунда какая-то…

– Ну так вот, я читаю дальше… Она… тут ясно сказано… восхищена этой замечательной картиной. И так как она сама рисует… и еще у нее есть два кролика… Билл-черный и Чарли-белый… Эти кролики…

– Какие кролики? – сказал мой отец. – Чушь какая-то…

– Вот именно, кролики, – сказал старичок.

– Читайте, читайте! – закричали все.

– …она восхищена… нашими мужчинами… да, да… вот именно, которые сдерживали несметные орды… полчища, вернее… рвавшиеся на нашу землю…

– Это толково, – сказал отец, – очень даже толково! – Он посмотрел на мать.

– …и еще она очень хотела бы… да… хотела бы увидеть русскую зиму… и русский снег… и… вот именно… автора этой замечательной картины…

– Увидеть снег, – сказал мой отец, – в Баку? Это невозможно!

На отца опять закричали.

– …она хорошо учится… в колледже… шлет привет всем мальчикам и девочкам… Англия… Советский Союз… короче говоря, должны жить в мире… ее зовут Олив Нивс…

– Олив Нивс! – сказала мама. – Это очень красиво!

– Олив Нивс! – сказал мой отец. – Звучит!

– Олив Нивс! – сказал старичок. – Вот именно.

Потом все ушли очень удивленные и смотрели на меня, и старичок тоже снял очки, посмотрел на меня и сказал:

– Олив Нивс, милый мой, Олив Нивс!

Я, конечно, не понял, что он хотел мне этим сказать. Я вообще ничего не понял. Я опять стал здорово моргать. Так я, наверное, еще никогда не моргал, как в этот раз.

Когда все ушли, отец сказал мне:

– Подойди-ка сюда. И не ври. Будь честным человеком. Речь идет о капиталистической стране. Не увиливай. Выкладывай-ка все начистоту. Что это значит?

– Ничего не значит, – сказал я. – Откуда я знаю, что это значит?

– Не увиливай, – сказал он. – Выкладывай-ка все начистоту.

– Чего выкладывать? – сказал я.

– Все, – сказал он.

– Мне нечего выкладывать, – сказал я.

– Значит, не хочешь выкладывать? – сказал он.

– Оставь его в покое, – сказала мама. – Это его дело. Его разговоры с этой девушкой. Вечно ты в чужие разговоры влезаешь!

– Девушкой! – закричал отец. – Какой девушкой? Английской?

– Не все ли равно? – сказала мама.

– У меня никогда не было никаких знакомых английских девушек, – сказал отец.

– Очень напрасно, – сказала мама.

– Ах вот как! – сказал отец. Он размахивал этим письмом. – Капиталистических девушек у меня не было, это верно! И никаких писем из разных там Америк, Англий, Бразилий я не получал!

– Помолчи ты, – сказала мама.

– Ну хорошо, – сказал отец, – хорошо…