Падение Берлина. 1945 - Энтони Бивор

Однако те члены гитлерюгенда, чьи дома находились уже на оккупированной территории Германии, являлись довольно опасным контингентом для советских солдат. Эти юноши считали своей святой обязанностью погибнуть в бою, но унести с собой в могилу как можно больше проклятых большевиков.

Германская армия, хотя и истекала кровью, могла еще больно ужалить противника. В этом Жуков мог убедиться утром второго дня наступления. После новой порции артиллерийских и авиационных ударов по немецким позициям танковые армии Катукова и Богданова возобновили наступательные операции. Однако быстрого успеха, который Жуков обещал Сталину, достигнуть не удалось. Немецкие 88-миллиметровые зенитные орудия и команды истребителей танков, вооруженные фаустпатронами, вывели из строя большое количество советских бронированных машин. Более того, в середине дня, как только передовые бригады Катукова достигли Долгелина и Фридерсдорфа, они подверглись контратаке со стороны "пантер" немецкой танковой дивизии "Курмарк".

Тем не менее танкисты 11-го танкового корпуса генерала Ющука смогли взять в кольцо город Зеелов, оседлав при этом Райхсштрассе-1 — шоссе, связывающее Берлин со столицей уже оккупированной советскими войсками Восточной Пруссии. Не обошлось, правда, без недоразумений. Внезапно части генерала Ющука обнаружили, что находятся под сильным артиллерийским огнем. Оказалось, что их обстреливали орудия соседней 5-й гвардейской армии[589]. Последовало жесткое объяснение с генералом Берзариным, чьи артиллеристы, как отмечалось, стреляли не по точно разведанным целям, а "по площадям"[590].

В процессе боя танки Ющука не раз натыкались на группы немецких солдат, вооруженных фаустпатронами. Для того чтобы минимизировать ударную силу этого оружия, советские танкисты прикрепляли к броне своих боевых машин найденные в близлежащих домах матрасы с железными пружинами. Это импровизированное защитное средство заставляло фаустпатрон детонировать раньше времени — еще до того, как он достигал танковой брони.

Т-34 и ИСы утюжили гусеницами и поливали огнем буквально каждый окоп, встречавшийся на их пути, — хотя большинство позиций перед их появлением было уже оставлено. На самом северном фланге фронта успех сопутствовал 3-й ударной и 47-й армиям, которые смогли смять оборону 101-го немецкого корпуса. Большинство частей, входящих в этот корпус, состояло из молодых солдат и курсантов военных училищ. Потери среди них были очень высокими. Так, в строю полка "Потсдам", отступившего к Нойтреббину, оставалось всего тридцать четыре юноши. Но не успели они толком прийти в себя после предыдущего боя, как вновь услышали шум моторов приближающихся советских танков. Один из тех солдат, кому посчастливилось остаться в живых, отмечал впоследствии, что "пехоту вновь использовали, как сборище идиотов. От них требовали задержать советское наступление в то время, как все соседние немецкие части уже отошли на запад"[591]. Для отражения массированной атаки выдвинулось всего несколько самоходных орудий. Расчеты дивизионной артиллерии, израсходовав последние снаряды, взорвали свои пушки и также покинули позиции. Нет ничего удивительного в том, что вслед за ними устремились и сами пехотинцы. Дисциплина упала до катастрофических размеров. На моральное состояние солдат большое влияние оказывали и слухи о том, что в тылу уже слышен гул канонады наступающих частей западных союзников.

Оборона 9-й парашютной дивизии, занимавшей позиции на центральном участке фронта, была полностью уничтожена. Командующим этим соединением являлся генерал Бруно Бройер, который в 1941 году руководил десантом в районе Ираклиона на острове Крит. Позднее этот элегантный офицер стал командующим критским гарнизоном. Несмотря на все заявления Геринга о сверхчеловеческих способностях личного состава парашютных частей, под началом Бройера находились всего-навсего обычные механики и обслуживающий персонал люфтваффе. Большинство из них никогда и не прыгали с парашютом. После начала артподготовки офицеры были уже не в состоянии поддерживать контроль над подчиненными. Когда же огонь по немецким позициям открыли советские "катюши", среди "парашютистов" возникла уже полнейшая паника.

Командир 27-го парашютного полка полковник Менке был убит сразу же после того, как первый советский танк прорвался к его командному пункту. Лишь к концу дня 17 апреля 9-я парашютная дивизия смогла немного прийти в себя благодаря огневой поддержке танков "пантера" и T-IV. Однако вскоре хаос на ее позициях разразился с новой силой. Вёлерман, командир артиллерии 56-го корпуса, прибыв на командный пункт Бройера, застал последнего в полнейшем упадке духа. Тот был шокирован массовым бегством своих солдат с оборонительных позиций[592]. Стало ясно, что продолжать командование дивизией Бройер уже не в состоянии. Его освободили от занимаемого поста. Но на этом несчастья этого военачальника не закончились. Вскоре после войны он был передан греческим властям и приговорен в 1947 году к смертной казни за преступления, совершенные совсем другим генералом во время немецкой оккупации Крита.

В половине седьмого вечера 17 апреля в штаб генерала Вейдлинга неожиданно прибыл министр иностранных дел Германии Риббентроп. Он потребовал краткого доклада о сложившейся ситуации. Случайно в тот же момент в помещении появился и Вёлерман. "Это мой командир артиллерии, который только что прибыл с фронта"[593], - произнес Вейдлинг. Вёлерману ничего не оставалось, как пожать вялую руку Риббентропа. "Он может доложить вам о ситуации, — добавил Вейдлинг". После этого генерал сел рядом с министром и приготовился слушать. Доклад Вёлермана "потряс Риббентропа". Он задал лишь один или два вопроса хриплым и едва слышным голосом. Затем министр сказал что-то невнятное по поводу возможного изменения обстановки в течение ближайших двенадцати часов и намекнул о ведущихся сейчас переговорах с американскими и британскими представителями. Возможно, что именно этот намек побудил генерала Буссе послать в войска сигнал следующего содержания: "Продержитесь еще пару дней, и все наладится". Между тем слова нацистского руководства о том, что с западными союзниками возможна какая-то договоренность, являлись абсолютной ложью.

Немецкие подразделения, которые были вынуждены отходить с оборонительных позиций у Одера в лесные массивы на Зееловских высотах, часто попадали в новую ловушку. Передовые советские части находились уже за их спиной. Нервы солдат были напряжены до предела. Нередко они открывали огонь по своим же товарищам. Советская артиллерия и авиация продолжала наносить удары как по вражеским, так и по своим частям. Командование люфтваффе задействовало в этот день максимально возможное число самолетов и попыталось, в частности, уничтожить понтонную переправу через Одер[594]. Но эта затея провалилась. Согласно утверждению одного источника (точное имя которого до сих пор не установлено), "немецкие летчики нередко шли на таран советского бомбардировщика, в результате чего обе машины, объятые пламенем, падали на землю"[595]. Если это свидетельство является правдой, то следует констатировать, что с начала войны роли пилотов противоборствующих сторон существенным образом поменялись. Теперь, в 1945 году, офицеры люфтваффе решались на то, на что в 1941 году шли отчаянно смелые соколы советских Военно-Воздушных Сил.