Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Но вот и утро. В тишине двора слышатся осторожные шаги. Это Глаша. Сегодня она одета совсем по-деревенски. На голове — два платка, на плечах — старая телогрейка, ноги обуты в грубые сапоги. Какие чувства может пробудить эта курносая деревенская девочка, одетая в бесформенные лохмотья? Отчего же так волнуется Вениамин при звуке ее шагов, почему так тянется к ней его душа?

Глаша снова принесла горячую еду и воду. Они едят втроем и тихо разговаривают. Сегодня Глаша идет в направлении насыпи. Она сбрасывает телогрейку, и парни видят коралловое ожерелье на шее девушки. Что за глупость! Все-таки странный человек этот Соломон. Ну как он не понимает, что иногда должен завернуться с головой в одеяло и притвориться спящим? Нет, не понимает. Глаша снова надевает телогрейку и уходит, а Вениамину кажется, что вместе с нею с чердака исчезает и дневной свет. На лице у него смущенная усмешка, теплое чувство сжимает сердце.

Девушка возвращается спустя два часа. Она смертельно бледна, в глазах следы пережитого ужаса. Глаша рассказывает парням о бойне, свидетельницей которой стала. Она ни словом не упоминает Хаима-Якова. Однако девушка совсем не умеет притворяться, и в сердце Соломона закрадываются страшные предчувствия.

Пока же он успокаивает Глашу и снова посылает ее в лес. Лицо его озабочено. Конечно, нужно обязательно пробраться в Садовый переулок. Но прежде хорошо бы устроить надежное убежище в лесу. Уже завтра они должны приниматься за работу. Сначала выкопают в укромном месте землянку, а потом найдут какой-нибудь транспорт, чтобы перевезти в лес необходимый инвентарь и припасы.

Тихо в обиталище двух парней. Приникнув к щели, Вениамин наблюдает за жизнью в Настином дворе. Вот вернулась из леса Вера, таща на спине вязанку хвороста. Собирает топливо на зиму. Сквозь щелку виден лес, полоска облачного неба, кусок размокшей от осенних дождей земли.

Снова наступает ночь. Возвращается Глаша, снова слышна ее певучая украинская речь. На этот раз она нашла то, что нужно: скрытая полянка, поблизости родник, песчаная почва.

Снова шепчутся трое. Соломон говорит, что было бы неплохо найти кого-нибудь надежного из местных жителей. Глаша вспоминает имя Митрофана Петровича Гавриленко, который был директором вельбовской школы. Вениамину он тоже немного знаком. Правда, Вениамин? Глаша полагает, что Гавриленко может помочь с лошадью и телегой и вообще, в дальнейшем…

Со стороны леса доносится сдержанное шуршание сосен. Странный мир, черный мир смотрит на молодых людей сквозь щели времянки. Ангел смерти мечется по городам и по полям сражений, кося направо-налево, собирая страшный свой урожай. Многоглазое чудовище затаилось там, замышляя недоброе, вынашивая зло в своем чреватом гибелью брюхе.

На чердаке шепчутся трое, но не замерла жизнь и в доме тети Насти, превратившемся в зимнюю дачу. Степан Борисович по-прежнему прикован к постели. Но вот что поразительно: странные мысли приходят в голову этому здравомыслящему человеку, любителю порядка и обладателю сугубо технического взгляда на вещи. Как будто он слегка повредился в уме, лежа на смертном одре и глядя на желтые занавески. Глаша в последнее время уже не сидит у его постели. Целыми днями она пропадает в лесу, а по возвращении возится на кухне, тихонько при этом напевая. Как будто сейчас нет ничего важнее, чем какая-то пустая песенка! Иногда Глаша все же подходит к постели Степана Борисовича для короткой беседы. Старик удивленно смотрит на девушку: как расцвела она за эти несколько дней! Глаша похожа на птицу, которая расправляет крылья, готовясь взлететь. Не спрячешь счастье юности — оно заметно даже в годину бед.

Вера приносит Степану Борисовичу миску овсяной каши и кипяченое молоко. У больного нет аппетита, он словно уменьшился в размерах и сморщился. Клара Ильинична тоже равнодушно глядит на еду; болезнь прогрессирует, и женщина худеет день ото дня. Степан Борисович лежит и размышляет о прошлом. Начало века, Соединенные Штаты, Милуоки. Джейн, симпатичная дочь хозяйки миссис Робинс. Его первая голубоглазая любовь. Тридцать лет прошло с тех пор, тридцать лет работы, работы, работы. Сейчас ей около пятидесяти, но в мыслях профессора она по-прежнему стройна и молода, и по-прежнему полон тепла ее любящий взгляд.

— Почему ты не ешь, Сема? — спрашивает Клара Ильинична.

Он не отвечает. Далекое эхо другого, сладкого голоса звенит в ушах Степана Борисовича, заглушая прочие звуки.

— Пожалуйста, поешьте, мистер Эйдельман! — говорит Джейн Робинс.

Она стоит у постели больного, и улыбка ее сияет радостью и любовью. Степан Борисович хочет ответить, но приступ кашля одолевает его. Нет воздуха. Нет жизни. Профессор начинает познавать иной порядок, не связанный с четко определенной работой, с заранее известным образом действий, характеризуемых логикой и повторяемостью. Он думает о высшей последовательности строительства и разрушения, о суете живых организмов, несущих в себе свою собственную неизбежную смерть. Еще сегодня ты жив, полон надежд и целей, а завтра вдруг вянут надежды, бледнеют цели, и ты валишься в бездну, в глубокое вечное безмолвие, которое душит тебя своей пустотой.

Нет причин для радости у Степана Борисовича. Планета совершила столько-то оборотов, а вместе с нею и Сема Эйдельман, первый ученик в классе реального учителя, обладатель острого и быстрого ума. Ползая туда и сюда по этой планете, он набрал какое-то количество знаний и впечатлений, высказал несколько неплохих мыслей, писал, печатался — и вот завершена его работа. Старый человек лежит в постели, молчит, а рядом на стуле стоит миска с овсянкой и стакан кипяченого молока.

В комнату входит Лида. Что произошло за эти два года с его любимой дочерью? История с Бобровым легла на ее душу, как грязь, и грязь, подобно раковой опухоли, расползлась по всему существу этой некогда чистой девушки. Что-то болезненное есть в ее нынешней бледности — бледности человека, который родился и вырос на берегах Невы, в северном городе, дышащем дождями и туманами.

Что случилось с Лидой? Понятно, что в страшные эти дни девушка отчаянно нуждалась хоть в какой-нибудь опоре и поддержке. Если бы можно было уехать из Гадяча, она бежала бы отсюда сломя голову. Но болезнь родителей не позволила, приковала ее к этой даче.

Погибла Лида. Володя, советский офицер, с которым она подружилась, предлагал ей уехать вместе с ним на восток. Он подробно описывал те муки, которые принесет оккупация местному населению, в особенности евреям. Но Лида, во-первых, не считала себя еврейкой, а во-вторых, не могла бросить больных родителей. И вот пришли немцы. На кого опереться теперь?

Вот и настало время поговорить о Сидоренко. Жил-был в Вельбовке некто Тихон Сидоренко, кряжистый сорокалетний мужчина, один из постоянных гостей тети Насти. В советские времена он работал парикмахером, но большую часть времени посвящал пьянству и безделью. Сидоренко был отцом семейства и мужем грубоватой крестьянки, по горло занятой домашним хозяйством и уходом за тремя детьми. Кроме того, он любил время от времени навещать Настю, накачиваться горилкой и петь под гармошку грустные и диковатые песни, а заодно уделять внимание тощему телу хозяйки, ее горячим до безумия глазам.