Актриса - Салли Боумен

Когда он с огромной, чуть не выше головы, горой свертков вернулся к лифту, Хелен там не было. Он весь помертвел, чувствуя, как от ужаса сжимается сердце…

И вдруг через бесконечное это мгновение он увидел, что она, смущенно краснея, спешит к нему навстречу — и тоже с кипой свертков. Радость от того, что она не исчезла, была настолько острой, что он не мог ждать, рванулся к ней — и остановился посреди огромного торгового зала, твердя только: «Милая ты моя, милая ты моя», лифтер даже отвел взгляд.

А вечером они наряжали елку, так старались, развесили игрушки, ленты, потом блестящую мишуру. Растопив камин, задернули занавески и потушили лампы, одну только оставили гореть. Этот уютный полумрак волшебно преобразил комнатушку с обитыми дешевым плюшем креслами и с ветхими ковриками. Она перестала быть чужой, теперь это была их с Хелен комната.

Они не подумали, что, кроме индюшки, нужно было купить и холодных закусок, поэтому пировали с одной икрой, намазывая ее на тосты… вот так, пировали, сидя у камина, не разжимая рук, любуясь елочкой и болтая.

Льюис пытался рассказать о себе, понимая, что словами мало что можно объяснить. Рассказал о бесконечных своих страхах и неудачах, которые не слишком успешно пытался преодолеть. Как он старался быть таким, каким его хотели видеть родители, потом он сам, потом друзья, как потом он старался угодить Тэду. А теперь он понял: никому угождать не надо, теперь он стал наконец самим собой.

— Я люблю тебя, — признался он, пряча лицо в ее коленях. — Я люблю тебя, люблю.

Элен прикоснулась губами к его волосам и ласково провела по ним рукой, так мать успокаивает ребенка. А Льюиса вдруг охватил стыд. Он жаждал исповеди. Он без утайки выложил все свои подвиги. Женщины, вино, рестораны — без конца и без края. Даже говорить тошно, а ведь притворялся, что все это ему нравится; что было, того не исправить, он ее недостоин, как он теперь раскаивается…

— Ты на себя наговариваешь Льюис, — успокаивала она. — Недостоин… какая чепуха! Не придумывай. Пора ложиться спать.

Почти весь следующий день ушел на то, чтобы приготовить их гигантскую индюшку. Поскольку о картошке и прочих овощах они тоже забыли, то в качестве гарнира использовали консервированные кукурузные зерна, случайно наткнулись на банку в кухонном шкафу. Замечательно вкусная штука. У них было отличное бургундское — уж его-то Льюис не забыл; незаметно опустошив почти две бутылки, они слегка опьянели и отправились бродить по пустынным улочкам и вдоль сонно текущей реки. «Милая Темза»[2], — приговаривал Льюис, вспомнив студенческие годы, влетевшие его семейству в немалые деньги. Он нашел руку Хелен и сжал ее пальцы.

Элен замедлила шаг, вглядываясь в воду. Наверное, она делает что-то не то, но внезапная тревога тут же показалась такой бессмысленной. Чему быть, того не миновать, стоит ли сопротивляться. Выпитое вино дурманило, убаюкивая мысли; она завороженно смотрела на почти неподвижную воду. На глаза попалась веточка, быстро пронесшаяся мимо. Оказывается, течение совсем даже и не тихое, наоборот, — она почему-то обрадовалась.

— Когда-то я жила рядом с рекой. — Она сжала его ладонь. — Холодно. Пойдем домой.

И они пошли. Придя, зажгли камин, задвинули шторы, заперли двери. Это их мир, мир, сотворенный верой; Льюис улыбнулся: неплохая мысль. Они этот мир сотворили, и они верят в него. А все остальное неважно.

Устроившись поудобней у камина, они принялись разворачивать подарки. Хелен купила ему галстук, шарф, черный кожаный бумажник, носовые платки, шелковую сорочку — даже размер угадала — и бутылку арманьяка. Она положила все это ему на колени и пристально на него посмотрела, будто боялась, что он высмеет ее.

Льюис знал, что в Париже у нее не было ни гроша, что за фильм она почти ничего не получила. Он был страшно тронут. Пока он бережно распаковывал свои свертки, она с детским нетерпением все порывалась ему помочь. Когда все их подарки были вызволены из коробок и оберточной бумаги, а коврик скрылся под ворохом кружев, шелка и атласных лент, они молча опустились на колени и переглянулись.

— Тебе нравится? Правда нравится? Ах, Льюис, мужчинам так трудно что-нибудь выбрать. — Смущенно на него посмотрев, она провела рукой по его подаркам. — Такие чудесные вещи, не то что я тебе купила. Если бы я только могла, я…

Она не знала, что сказать, Льюис взял в руки ее ладонь. Ему хотелось сказать, что самым дорогим подарком для него было бы услышать, что она любит его, больше ему ничего в этой жизни не нужно. Но он постеснялся: это прозвучало бы так неловко, так некстати…. Но по ее пытливому взгляду он понял, что она догадалась, о чем он подумал.

— Ты моя милая, — он прижался губами к теплой нежной ладони, — какая же ты милая.

А позже он попросил ее примерить обновки. Сначала они выпили немного коньяку, после чего затеянное ими переодевание воспринималось как восхитительная, а для Льюиса и невероятно возбуждающая игра. Блестящий нежно-розовый шелк оттенял матовость ее кожи. Кружева подчеркивали округлую белизну грудей. Она обвила шею жемчугом. А теперь белая ночная сорочка: сквозь тонкий шелк просвечивали темные соски и смутно угадывался треугольничек волос внизу живота. Тело Льюиса закаменело от возбуждения; не сводя с нее глаз, он в изнеможении откинулся на спину. Скинув белую сорочку, Хелен надела черную.

Перед ним очутилась совсем другая женщина; он видел, что дело не только в сорочке, но в умении самой Хелен перевоплощаться. Даже лицо ее стало другим, только что очень юное, оно стало женственно-зрелым. Как зачарованный, он смотрел на эту незнакомку с чувственно набухшими губами, с потемневшими почти до черноты, широко распахнутыми глазами; ни единой заметной глазу попытки изменить свой облик, но даже осанка стала другой, зазывно напряглась грудь. Хелен посмотрела на Льюиса; от ее глаз не могло укрыться, как его набухшая плоть рвется из брюк наружу; она улыбнулась. Потом опустилась рядом с ним на колени и стала что-то нашептывать, все время меняя голос. Льюис слушал с веселым изумлением, она просто дразнила его, он-то знал, что это она, Хелен. Но в этот миг он уже не верил самому себе, настолько неузнаваемо она переменилась, став еще более желанной, желанной невыносимо, словно не одна, а сразу несколько женщин его искушали. Его мучило желание и смутный страх. Он сжал ее лицо ладонями и наклонил к себе так, чтобы увидеть ее глаза.

— Хелен! Как тебе это удается? Как? Она улыбнулась.

— Это мой секрет. Я умею подражать голосам, манере говорить. Просто у меня хороший слух. — Она помолчала. — Могу говорить как англичанка, а могу с акцентом. С французским, итальянским, американским… — Она опустила длинные ресницы. — И с южноамериканским. Хочешь, изображу тебя?

Льюис рассмеялся.

— Меня? Неужели сможешь?

— А ты послушай. — Хелен сосредоточенно сдвинула брови и выдала ему несколько фраз. Льюис не верил собственным ушам. Точно, его резковатые гласные — по ним сразу можно узнать, что он учился в Бостонском университете, его манера говорить чуть в нос, с высокомерной растяжечкой.