Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Ну вот, пожалуйста, как он и думал.

– Скажите, товарищ, – подошел к ней Поляков. – Где тутавтозаводская бригада трудится? На каком участке?

– А во-он там, где мужики ломами орудуют, – махнула женщинарукой, и брезентовая варежка, слишком для нее большая, свалилась в грязь. – Заувалом, налево, видите?

Поляков кивнул: вижу, мол, – и поднял ее варежку.

– Спасибо, – сказала женщина, глядя на него из-под низконадвинутого платка. – А вы к нам надолго, товарищ майор?

– А почему вы спрашиваете?

– Да так… – протянула она, поигрывая лукавыми зеленымиглазами. – Может, остались бы? Лекцию вечерком прочли бы на тему бдительности…или о международном положении, к примеру. Нет, правда, как там дела, наЗападном направлении? А точно, что собрались столицу в Энск переносить и подоткосом отрыли бункер для товарища Сталина и всего правительства? Просветили бынарод, товарищ майор! Мы тут уже почти месяц, а ничего не знаем, что на свететворится. У нас ни сводок, ни политинформаций, работаем как лошади, в сараи даземлянки свои возвращаемся, поедим худо-бедно – и валимся вповалку на лапник,да и спим, как убитые. Скоро вовсе тут одичаем.

– Давай-давай, молоти языком, Нинка, – проворчала другаяженщина, плотная, крепко сбитая, с узкоглазым лицом, напомнившим Полякову лицоТарасова. Видимо, в ней тоже была чувашская кровь. – Он тебе проведет такуюполитинформацию, что на всю жизнь запомнишь. Мало, что твой муж где-то в тундрекорешки ковыряет, так еще и ты к нему присоседишься. Нашла себе лектора, итиего мать!

Поляков глянул на женщину повнимательней.

Ого, что-то новенькое… До войны невозможно было вообразить,чтобы с майором НКВД кто-то осмелился заговорить в таком тоне, да еще и сматерком. Лебезили, заискивали, в лучшем случае – молчали. Ну ладно, с Нинкойвсе понятно, обыкновенная потаскушка, таких любой мужчина с полувзгляданасквозь видит. Ей все равно, кто перед ней, в каком чине и звании, лишь быштаны носил. А вот другая… Во взгляде ее узких глаз откровенное презрение.Может быть, и правда начал пробуждаться тот самый народный дух, о которомговорил дядя Гриша?

Жаль, что нельзя поговорить с ней. И времени нет. Да и разверазговорится она? Вернее всего, замкнется, замолчит. Поляков отлично знал, чтолюди с ним и ему подобными становятся словоохотливы только после серии допросовс применением силы.

Ну что ж, служба есть служба!

Нинка, видимо, послушалась подруги: помалкивала и копалаземлю с таким усердием, что только лопата мелькала, даже забыла галоши очищать.Суровая чувашка тоже гнулась над лопатой, не поднимая глаз. Поляковпостоял-постоял рядом еще минуту да и пошел, не говоря ни слова, к той цепиукреплений, которые возводили мобилизованные с Автозавода.

Они орудовали не лопатами и даже не ломами, а кувалдами –вбивали в почву клинья, с помощью которых выворачивали изрядные пласты крепкоперевитой корнями земли.

«Здорово приспособились, – одобрительно подумал Поляков. –Вот это рвы так рвы будут, я понимаю. Почему другие так же не действуют,интересно? Получается, здесь нет главного инженера? То есть, как обычно, спечки упали – и роют кто во что горазд?»

Он оглядел группу землекопов. Того, кого он искал, среди нихне было.

– Товарищи! – окликнул Поляков, подойдя поближе. – Вы сАвтозавода?

Они смотрели угрюмо, исподлобья, в точности как та женщина,подруга Нинки. Молчали. Никто не прервал работы.

– С Автозавода, спрашиваю? – чуть повысил голос Поляков.

– Ну… – не переставая орудовать ломом, откликнулся один израбочих. С виду простоватый, широколицый русак, но глаза у него оказались такиеже, как у прочих: узкие, словно лезвия, и взгляд такой же режущий, ненавидящий.Рот стиснут в нитку.

– Я ищу Москвина, Григория Москвина. Знаете такого? – сказалПоляков.

Согнутые спины распрямились, словно по команде. Обменявшисьбыстрыми взглядами, как будто мгновенно сообщив что-то друг другу, рабочиеснова уставились в землю.

– Так знаете или нет?

– Ну, знаем… – отозвался тот же.

– Где он?

На некоторое время воцарилось молчание.

«Что за черт? – подумал Поляков. – Что тут у них случилось?»

И сердце сжалось, потому что ощутило близкую беду.

– Где он, я спрашиваю?!

– Да в селе. Как кинул его уполномоченный подыхать в сарае,так и лежит там небось, – наконец проговорил тот же рабочий.

– Что-о?! – выдохнул Поляков.

– А то ты не знаешь, майор? – зло хмыкнул рабочий. – Незнаешь? Небось наши псы уже позвонили в город, в управление. То-то ты прилетелкак на крыльях. А ваньку зачем ломаешь? Мало вам человека загубить, надо еще икомедию сыграть!

– Тихо, Тимоша, тихо, – пробормотал сквозь зубы другойрабочий, низкорослый, приземистый, и даже потянул первого за ватник, но тому,чувствуется, уже вожжа попала под хвост.

– А что тихо? – вырвался он. – Что тихо?! Пристрелиличеловека ни за что ни про что только потому, что он за женщину вступился, атеперь молчи? Ладно, вчера мы все промолчали, сжевали совесть вместе с языками.Но сегодня – не буду! Пусть лучше он пистолет достанет да застрелит, пока насвсех здесь танками не подавили! Думаете, мы ничего не знаем и не понимаем?

У Полякова кровь колотилась в висках. В горле стало сухо.Что произошло? Дядя Гриша поссорился с местным особистом, с комиссаром (пустьне было в достатке лопат и ломов, но комиссар при каждом отряде землекоповимелся непременно: для этого был откомандирован младший командный состав НКВД)?Вступился за какую-то женщину? И что? Комиссар выстрелил в него? Да почему? Покакому праву?!

Поляков распахнул шинель, рванул крючки гимнастерки на горле– нечем стало дышать. Ужас, охвативший его при мысли, что с Охтиным моглочто-то случиться, был сродни с тем смертным холодом, который охватил его тело идушу, когда он узнал о гибели сестры. Вслед за ней – не пережила! – умерла иняня. Дядя Гриша – последний, единственный родной человек, оставшийся у ЕгораПолякова, последний, единственный, который знал его настоящее имя – ГеоргийСмольников. Как жить дальше, если нет никого в мире, кто знал бы твое настоящееимя?!