Милый Эдвард - Энн Наполитано

– Ты не в порядке. Ты слышишь меня, Эдвард? Ты меня слушаешь? Ты не в порядке. Мы не в порядке. Это все не нормально.

Рвота остановилась, но Эдвард пока не понял, будет ли продолжение. Когда он почувствовал, что сердце пульсирует в пустом теле, что тело очистилось, он сел. И кивнул. Этот кивок ослабил и разорвал воздух в машине, дал облегчение. Каждый почувствовал: это начало новой жизни, вот только момент был выбран наихудший из всех, что можно представить.

9:05

Из иллюминаторов виднеются остроконечные здания Манхэттена, поднятая рука статуи Свободы и мост, перекинутый через реку. Пассажиры ерзают в креслах, пытаются принять наиболее удобную для шестичасового полета позу. Некоторые разуваются. Те, кто может засыпать в любом месте и в любое время, уже спят. В конце концов, пассажирам совершенно ни к чему бодрствовать: на земле они могут использовать собственные тела, однако в воздухе баланс сил меняется – оболочка человека не имеет никакой пользы и фактически является неудобством. И теперь каждому пассажиру нужно найти наиболее приемлемый способ законсервировать себя до конца полета.

Флорида смотрит мимо Линды и спящей женщины, закутанной в синий шарф. Она жаждет увидеть город, прежде чем тот исчезнет за облаками. Разные места обладают разной энергией, и для нее Нью-Йорк – это блестящие тени для век, граффити Баскии и незнакомцы со смелыми мечтами. Она видит себя танцующей в барах, медленно идущей по шумным улицам и слышит восхищенный свист мужчин. Она представляет, как берет все от дней, проведенных в этом сумасшедшем городе, наполненном щелчками, хрустом и треском.

Флорида жила в Нью-Йорке, когда ей было лет двадцать или тридцать, но она никогда не вспоминала только один период времени, а наслаивала их друг на друга. Она прожила множество жизней, сменила множество тел, и поэтому ее воспоминания напоминают бескрайний океан, в который она регулярно погружается. Однажды она даже попыталась сосчитать все прожитые жизни, но остановилась на тринадцати, а потом затея ей наскучила. В некоторые жизни она входила нежданно, а это всегда означало, что тело принадлежало человеку, чья душа уже покинула его, – например, человеку, пострадавшему в автокатастрофе, или человеку, впавшему в кому, или самоубийце. Такие переселения всегда были захватывающими, она обожала их. Ничто не могло сравниться с пробуждением в новом взрослом теле, наполненном чужой аурой. Флорида всегда была немного разочарована, когда, как в ее нынешней жизни, все начиналось традиционно – с рождения.

Самолет поднимается, и Флорида ловит себя на том, что вспоминает свою последнюю свадьбу семь лет назад. Две дюжины друзей у них в Вермонте, на земле, которую они с Бобби только купили. Тогда эти два гектара были нетронутыми: сплошь луг, спускавшийся к ручью, и лес на другой стороне берега. За планирование отвечал Бобби, и почти сразу Флорида об этом пожалела. До постройки дома оставалось несколько месяцев. Друзья Флориды приехали из Ист-Виллиджа, для них поставили тент, развесили гирлянды. Позднее, во время торжества, там играл местный оркестр. Все танцевали под филиппинскую музыку, и звуки утопали в голубоватой предзакатной дымке. Флорида пила вино, изгибалась в такт музыке и подпевала, держа за руку мужа, – это был один из тех волшебных вечеров, когда счастье лилось из каждого сердца, и она чувствовала себя окутанной любовью.

Сейчас, втиснутая в сиденье самолета, Флорида вздрагивает от нахлынувших воспоминаний. Она чувствует, как самолет поднимается, и смотрит на Линду. Ее глаза закрыты. Вот ирония: эта девушка бежит к мужу, в то время как Флорида убегает от своего.

Самолет поднимается на высоту 9 километров, и Марк Лассио вспоминает эпизод из прошлой ночи, который упрямо не замечал до настоящего момента. Он был в клубе, отмечал день рождения приятеля – впрочем, скорее коллеги, чем приятеля, – когда увидел в углу бывшую. Они расстались совсем недавно: она ненавидела клубы, ненавидела танцы и вообще возводила ненависть в ранг искусства. Ненавидеть она явно умела лучше, чем торговать облигациями, а ведь последнее было ее работой. Это сближало ее с Марком. Они получали удовольствие от эмоциональных перепалок и после секса по очереди выплескивали друг на друга все накопленное. Они поливали грязью коллег, друзей, начальников, политиков, семьи политиков – всех. В этом заключалась лучшая часть их отношений, она приносила им детскую радость, как будто они летели с горки на санках. И, когда терапевт сказал ему, что такие отношения сложно назвать здоровыми, Марк почувствовал укол разочарования.

Бывшая заметила его спустя секунду после того, как он заметил ее. Она стояла у дальней стены, их разделяла толпа танцующих и целующихся людей, а музыка казалась набором ударов разной громкости, предназначенным для того, чтобы вытряхнуть слова из головы. Он вообще не должен был там находиться; он старался оставаться чистым. А в воздухе, как назло, чувствовался запах проклятого порошка. Острый, с характерным привкусом, как нарезанный лимон. Марк вгляделся в ее лицо, и в нем защекотал вопрос. Может быть? А мы могли бы? Разве у нас когда-то было?..

Она встретила его взгляд. У нее были темные, почти черные глаза. Покачала головой и беззвучно произнесла: «Нет».

Он скривил губы в ответ: «Пошла к черту» – и начал танцевать, а танцевал он в последнее время редко. Подпрыгнул на цыпочках и закинул руки за голову, а когда толпа подхватила припев, он прокричал его вместе с ней, хоть и не мог разобрать слов. Парень рядом бросил на него удивленный взгляд, затем ухмыльнулся, и они дали друг другу пять.

Из динамика доносится голос Вероники, Марк оборачивается и ищет ее взглядом. Бортпроводница сообщает, что самолет набрал высоту и теперь можно пользоваться электронными устройствами. Марк достает ноутбук и замечает, что женщина, сидящая рядом, делает то же самое. Они слабо улыбаются друг другу.

– Дедлайны, – говорит она.

– Жизнь без них – не жизнь.

Она морщится, будто бы обдумывая услышанное. Это раздражает его.

– Хм-м-м, – наконец произносит она.

Марку хочется замолчать, но он продолжает:

– У вас два сына. Я проходил с вами контроль.

Его попутчице, наверное, около сорока пяти лет: она ненамного старше его, но родом, скорее всего, из пригорода, из другого мира – мира семьи и детей.

– Да, вы правы, – отвечает женщина, щурясь в экран ноутбука.

– У меня есть брат, – говорит он. Конечно, думает он следом. Все логично: эта женщина немного похожа на маму, а ее мальчики – на меня и Джакса. Он вспоминает, как они с родителями летали в гости к бабушке и дедушке. Они с братом толкали друг друга под руки и пытались разделить батончик. Мама выглядела напряженной, точь-в-точь как эта леди, и он упорно не понимал, почему взрослые ведут себя так, пока не вырос и сам не превратился в огромный клубок нервов. Когда Марку было восемнадцать, его мать, кроткая женщина с тонкими губами, выпила перед сном слишком много снотворного и больше не просыпалась.

– У меня много работы, поэтому я лечу отдельно от детей, – говорит женщина.