Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

запахи, медленно оседала на хаты, вишенник, плетни, на посеревший придорожный спорыш.

Тимофей стоял посреди верзиловского двора — щурился, слушал утро. Солнце ласкало его оголенный до пояса, слегка смугловатый торс. Тимофей молодо, с хрустом в суставах, потягивался, выгибался. Им владело какое-то неуловимое чувство тревожного ожидания. Появившись во время разговора в райпарткоме, оно вот уже скоро месяц не покидает его.

«Срочно, — сказали ему тогда. — Секретарь ожидает».

Тимофей сдал паровоз сменщику и, как был в рабочей одежде, с сундучком, в котором брал с собой еду, пошел в райпартком. Нет, он никогда не думал, что это была его последняя поездка.

«Пойдешь на село», — сказал секретарь райпарткома.

Тимофей удивленно поднял брови.

«Да-да, лучшего нам и желать нельзя. Село знаешь. Рабочую закалку получил. В прошлом — красный боец».

«Все верно», — буркнул Тимофей, досадуя на секретаря за то, что вот так, не спрашивая, решает его, Тимофееву, судьбу.

Далеко от земли были мысли Тимофея. Сколько уже времени он живет иной жизнью, иными интересами. Заработки у него хорошие. Елене каждый месяц ставка идет. Собрали деньжат, затеяли строиться. Сельсовет участок под постройку выделил. Савелий Верзилов — мужик покладистый, не гонит. Председателем сельсовета он сейчас. Понимает Тимофееву беду. Но не век же гнуться по чужим углам. Клетку из старых пропитанных креозотом шпал поставили — профсоюз помог выписать из путейских отходов. Стропила поднял. Малость леса на крышу не хватает. А там — потолок навалит, стены обмажет. К осени и «входины» можно будет отпраздновать.

Тимофей даже не представлял себя за плугом в борозде. Нет, это дело не для него. Пусть другого ищут. А секретарь в упор испытующе глянул на Тимофея:

«Нужно помочь крестьянской бедноте».

У секретаря была звучная фамилия — Громов. Артем Громов. Из шахтеров он. На ветковских рудниках до революции работал. У него и сейчас сохранились под кожей крупинки угля — будто порох синеет. Он был невысок, кряжист, немногословен. Его правильное, с крупным носом и лукавыми карими глазами лицо несколько обезображивалось наполовину отстреленным ухом, торчащим уродцем. Однако и силушка играла в этом человеке, по всему видать, необыкновенная. Последнее, пожалуй, и располагало к нему Тимофея. Сам крепкий, он любил все здоровое и сильное. Сам твердый по характеру, он уважал твердость в людях. Может быть, потому и не стал перечить, слушал. А Громов продолжал:

«Мечется незаможник, тянется к хорошей жизни. Да не знает, с какой стороны подступить».

Много лет прошло с тех пор, как Артем Громов работал на руднике. В революцию бронепоездом командовал. Врангеля с севастопольских круч в море сбрасывал. Банды в Таврийских степях гонял. Сейчас вот — на партийной работе. А ядреных шахтерских словечек не забывает. Уставился на Тимофея, лукаво подмигнул.

«Почему такая ситуация получается? — Взметнул бровь, выждал: — Клеважа не понимают. Вот в чем причина. Знаешь, как в забое бывает? Придет детина — сажень в плечах. Вроде тебя. Кулачища — во! Долбит обушком — искру вышибает. Упряжку отмахает — с копыт долой и язык на сторону. Выдохся. Готовый. Замеряют ему работу — с гулькин нос. Другой, смотришь, и не особенно видный собой, а с понятием. Жилу перво-наперво найдет и пошел по клеважу, и пошел: теп-теп, теп-теп, будто развлекается. Засыплет, сукин сын, углем».

Тимофей недоверчиво усмехнулся.

«Не веришь? — Секретарь откинулся к спинке стула, засунул руки в карманы, вытянулся: — у и дурак. — Снова подался к Тимофею, налег грудью на стол. — Во всяком деле жилу надо искать. Клеваж. Партия о чем говорит? Об этом же. В самый корень смотрит. Коллективизация — вот чего не хватает незаможнику. Сообща, значит, хозяйство вести, артелью».

«И пойдут в артели?»

«А куда ж деваться? Нэпман обсел. Незаможник и в супряги кидается, и несколькими дворами объединяется. Слышал, бердычане приняли устав товарищества по совместной обработке земли. Собрание крестьян в Бурьяновке решило коллективно обрабатывать землю. Сама жизнь подсказывает, куда поворачивать. Знает бедняк: один на один не выстоит против мироеда».

«Вроде оно и верно, — согласился Тимофей. — А ты с другого боку взгляни. У мужика в крови извечная тоска по земле. Испокон веков о какой ни есть десятине мечтал. Лишь бы своя. А тут только почувствовал себя хозяином, только взял жар-птицу в свои руки, ан на тебе — в гурт отдай».

«Пойдут в гурт, — упрямо проговорил Громов. — Ты так мыслишь, мужицких бед не зная. Погляди отчет незаможников. Отошел ты, Тимофей, от мужицкой жизни. В сельсовете потолкайся. Поспрашивай дядьку своего — Ивана Пыжова. Он тебе все как есть раскроет».

Тимофей искоса глянул на секретаря, проворчал:

«А ты батьку моего поспрашивай. Да тех, кто у безлошадных землю арендует. — Помолчал, раздумчиво продолжал: — Который пойдет, а который и носом закрутит».

Секретарь кольнул Тимофея взглядом:

«Испугался!»

«Не с того конца заворачиваешь, — озлился Тимофей. — Агитацию развел. Может, мне самому все это понять надо, своей башкой. Сердцем принять! Вот и не работаю на земле, а душа мужицкая осталась. Мужик на слово не поверит. Ему помацать надо, пощупать».

«Ты и контру сначала щупал, а потом уж рубил?» — поддел секретарь.

«То бой», — возразил Тимофей.

«И ты считаешь, что бой окончен? — горячо заговорил Громов. — Настоящие схватки только начинаются. Ты говоришь, кое-кто носом закрутит. А мы для чего?! — Он вскочил, шагнул из-за стола. — Скажи, для того батрак землю завоевывал, власть, чтоб батраком и остаться? Да? Чтобы всякая мелкобуржуазная сволочь поперек пути нам становилась? Контру, которая с психологией, сметем, — Громов резко, наискосок, будто саблей, рубанул рукой. — А кто по своей несознательной дурости не поймет партийного курса — клеваж укажем. Понял?»

Тимофей встрепенулся, будто слуха его коснулся зов военной трубы. Ему еще надо было кое в чем разобраться. Но все же почувствовал: бой будет, и он не сможет остаться в стороне.

«Понял задачу? — снова заговорил секретарь. — Зазвал я тебя, товарищ Пыжов, не для того, чтобы агитировать, а передать решение партийного комитета. Считай себя мобилизованным».

Вот тогда и ощутил Тимофей, как жарче заструилась кровь, а возникший где-то глубоко внутри холодок то змеей подползает к сердцу, сдавливая его ледяными кольцами, то исчезает. Это ощущение было знакомо Тимофею еще со времен лихих кавалерийских атак — томление в ожидании боя.

«Инструкции получишь дополнительно», — между тем сказал секретарь, достал из ящика стола револьвер, сунул в карман, повел Тимофея к выходу. У коновязи гнедой жеребец бил