Al Azif. Книги I-III - Винсент О'Торн

цвета такие… я таких никогда не видел. Будто оно глубже просматриваться стало, понимаешь?

Больше я не добился у отца ничего внятного. Из остатка беседы я понял, что он потом выбежал на трассу, вышел к машине, и уехал, побросав все вещи. Бред? Бред.

Кладбище было так же мертво, как и вся деревня. Вернее, оно было мертво даже больше, но первый раз от своей природы, разумеется. Меня встретил иной лес – покорёженных памятников и сгоревших да рассохшихся деревянных крестов. Памятники были старше, а кресты появились из того времени, когда хоронил, кто придётся, и не всегда ясно – кого. Меж рукотворных нагромождений, истерзанных стихией и временем, петляли разбитые дорожки, многие из которых вели просто в кусты, или в поле. Я ходил и всматривался в фотографии умерших. Практически все они выцвели, или были оторваны, на что указывали повреждения, неизвестными вандалами. Я петлял между могилами, некоторые из которых были отчерчены штыками развороченных оградок. Найти в этом хаосе памятник деда было практически нереально. Помогал лишь тот факт, что могилу деда иногда навещала мать. Я с ней давно толком не общался. После того вечера, как отец пил водку и рассказывал дичь про бескрайний космос, он сильно изменился. Ушёл с работы, начал коротать время с бутылкой, но даже толком не напивался. Просто смотрел грустно в стену или в окно. Сейчас он практически меня не узнаёт, а мать решила… вести собственную жизнь. Она воевала сколько могла. И вот я здесь. Стою, и смотрю на относительно свежеокрашенный памятник, искусственные цветы, воткнутые сбоку, и лицо деда, через естественный режим сепии. Была использована его фотка с паспорта, но она была удачной.

Отец отъехал в мир собственных иллюзий, и мы научились жить дальше, каждый по-своему. Кое-как, но мы справлялись, как вдруг мне начали сниться эти сны, из-за которых я и вернулся. Мало того, что они были сюрреалистичными и пугающими, они ещё и эффективно пробуждали воспоминания из той части моего магического детства. Я ведь почти прописал их в помещении для выдумок.

– Дед, а дед. А давай завтра пойдём за грибами, а?

Я лежал на раскладушке, как сейчас помню. Укрывался я тогда допотопным лоскутным одеялом, которое сшила бабушка, но её я помнил совсем плохо. Не то чтоб мне было холодно, ведь на дворе был июль, но температурные режимы деревянного дома имеют свою специфику. Дед сидел на диване, докуривая махорку перед сном. Этот дым всегда стоял в его доме. Даже сейчас будто что-то осталось, и тому виной, я полагаю, залежи табака на чердаке.

– Не, Антон. Завтра мы ничего делать не будем. Погода будет плохая.

– В прогнозе по радио сказали, что будет тепло.

– Мало ли что там сказали. Ты это… завтра лучше ягоду собери. Надо бы варенья сварить.

Он закашлялся, а я лежал и думал, что такая перспектива меня не совсем устраивает.

– Дед, а это…

– Ась?

– А на рыбалку пойдём тогда? Когда отец приедет. Давно не ходили.

– В выходные-то конечно пойдём. Должна быть хорошая погода.

– Откуда ты знаешь?

Он посмеялся. Сейчас-то я знаю, что он это выдавал по каким-нибудь приметам, или даже от балды, так как на следующий день стояла адовая жара, а с субботы началась десятидневка дождей. Но тогда… Тогда я лежал, засыпал, дышал перегоревшим табаком и думал о классных выходных. Как наловлю я окуньков, или что-нибудь круче.

– Беее!

Дед затушил остаток самокрутки и посмотрел в сторону окна. Сев на раскладушке, я тоже прислушался. Блеяние повторилось. Дед заматюгался, схватил дубину и полетел наружу. Козёл опять пожаловал к нам в огород, и это был уже третий раз за ту неделю, и я тоже выскочил наружу, не знаю зачем. Чем-то хотел помочь. Помню, как дед гонял палкой козла. Чёрного, с крестом на лбу. Как кричал на соседа, который разводил коз. Но это воспоминания из детства, редкие, отрывочные. Сон нарисовал мне всё тот же безмятежный разговор, дополнив его специфическим сиквелом. Очень яркий, очень детальный сон. Будто я смотрю старую запись. Вот уже дед выбегает не с палкой, а с ружьём, и стреляет, стреляет в этого козла, а ему всё равно. Стоит, смотрит своими жуткими глазёнками, да блеет порой. Потом пришёл хозяин козла, Пётр, и дед ему угрожает, а Пётр молчит и смотрит, а я смотрю на него, но не могу понять, как он выглядит, во что одет, и просыпаюсь от головной боли. Раз за разом. Перспектива отправиться в след за отцом в объятия спасительного безумия меня не устраивала, и я решил приехать на место, которое меня так звало. И пока – что? Пока результатов я не увидел. Памятник был молчалив. Самое главное было то, что я не мог разглядеть Петра, но я чётко видел небо в своих беспокойных снах, и оно было, как описывал отец в тот вечер. Глубочайшее, множества цветов и оттенков, усыпанное звёздами, и будто бы полностью прозрачное.

С этими мыслями я вышел с кладбища, и отправился в сторону той части окружающего меня леса, где батя, в своё время хотел найти выход из ситуации, а нашёл вход в мир безумия. Я брёл вдоль нашего поля, заросшего травой, которое когда-то стало бесконечным. Наградой на финише стала коряга. Я уж не знаю, была ли это всё та же коряга, о которой рассказал отец, но сидеть на ней было можно, чем я и воспользовался. Полено было очень мощным, и не было понятно, откуда оно вообще здесь взялось, так как вокруг росли достаточно молодые деревца. Как бы то ни было, а его начало конца уже было положено, ведь насекомые глодали его правую сторону, что есть мочи. Бог знает, сколько времени им понадобится.

Позади послышались шаги. Обернувшись, я увидел, как ко мне выходит мужчина крепкого телосложения, лет сорока возрастом. С ним было ружьё, а плечи оттягивал тяжёлый рюкзак. Я сделал вывод, что это Василий, про которого мне сказали. У меня были мысли, зайти к нему, расспросить его, но я так и не продумал, что именно я буду спрашивать. Не хотелось бы грузить незнакомых людей ахинеей про бессмертный домашний скот.

– А я уже и не думал, кого здесь увидеть! – пробасил охотник, – Настоящая мёртвая зона, людей сюда годами не заносит.

Он подошёл поближе, я встал и протянул ему руку. Он пожал её своей огромной ладонью. Как у великана.

– Меня Антон зовут. Мы