Большой облом - Владимир Хачатуров

Наконец одна из точек, маячивших на горизонте, приблизилась и неожиданно для многих обернулась большой океанской яхтой под провокационными алыми парусами. По горделивой повадке судна чувствовалось, что оно привыкло красоваться в газетах, журналах и на экранах телевидения. Предзакатное солнце играло в рдяных ветрилах что-то тревожное, меланхоличное, бравурное. «All you need is love»[60] – доносилось с борта яхты. Притихшая толпа издала дружный утробный звук. Она отказывалась верить, что американец, тем более плейбой, способен увлечься таким писателем, как Александр Грин. Она надеялась, что он перепутал его с другим Грином, – Грэмом, а еще лучше – с Грэшэмом… Кто-то из знаменитостей на трибуне, не смущаясь близостью включенных микрофонов, присвистнул: «Он бы еще серп и молот, блин, на парусах вышил. Тоже мне, плавучий музей Октябрьской заварухи!» Набережная разразилась хохотом, свистом, аплодисментами. Мэр облегченно вздохнул и распорядился срочно подыскать какую-нибудь подходящую по фактуре и экстерьеру Ассоль.

Яхта по пологой дуге точно пришвартовалась к специально возведенному ради такого случая причалу. Все замерли, ожидая увидеть типичную американскую знаменитость: высокого, стройного, уверенного в себе субъекта, полного апломба голливудской простоты и толерантности демократической спеси. Каково же было их удивление, когда их ожидания оправдались самым, что ни на есть, лицеприятным образом. И жесткая натренированность вальяжных движений, и болезненная неукоснительность здоровых привычек, и нарядная небрежность роскошных одежд – буквально все соответствовало представлениям толпы о звездном облике американских знаменитостей. Совершенно такой!..

Группа встречающих во главе с улыбчивым и благожелательным, как Папа Римский в бронированном стаканчике, мэром, осыпала прибывшего крепкими рукопожатиями, цветами и англо-американскими приветственными возгласами вроде «хай», «уау», «еп», которых издали практически невозможно было отличить от воплей чаек. Затем настал черед группы международных красавиц в национальных кокошниках с протокольным караваем хлеба, увенчанным хрустальной солонкой. Проконсультированный прежними советологами нынешними россиеведами плейбой, выдрал из каравая объемистую краюху, обмакнул ее в солонку и дал откусить по душистому кусочку всем встречающим. После чего, не признав ни в одной из красавиц чаемой Ассоли, облобызал заведующего протокольным отделом, – мужчину видного, холеного, румяного. В оторопелом смешке толпы можно было без труда различить истерические повизгивания дам…

Добравшись до трибуны, запыхавшийся от волнения мэр заявил, что будет крайне удивлен, если нашему высокому гостю не понравится наш гостеприимный, комфортабельный и в меру экзотичный городок. На что высокий гость с любезной улыбкой заметил, что он лично тоже этому удивился бы. Поаплодировав американской находчивости, переключили внимание на эстраду, на которой две скудно одетые в роскошь собственной наготы девицы затянули звезднополосатый гимн, – первый номер официальной части, после чего начались речи…

Стэнли Эббот, слушая вполуха переводы речей и блуждая взором поверх толпы (в гуще которой его наметанный глаз моментально вычислил своих соглядатаев, чтобы больше не обращать на них ни малейшего внимания), то и дело возвращался к одной и той же, не дающей ему покою мысли о больших приключенческих возможностях, открывающихся перед предприимчивым человеком в России. По некоторым данным, вплоть до попадания в параллельные миры на вечное поселение. Однако вскоре чей-то хрипловатый сексуальный голос, громивший плейбоев в пух и прах, привлек его отсутствующее внимание. Он ожидал увидеть какую-нибудь разгневанную климактерическую феминистку с острым носом мегеры и слипшимися патлами непросыхающей наяды, но узрел истинную женщину – от роскошных пепельных волос до кончиков ухоженных ногтей на всех четырех восхитительных конечностях. Куда девались холодность, надменность, железная выдержка, несокрушимая логика, присущая лидерам женского движения? Перед ошеломленной толпой стояла Жанна д’Арк, Шарлота Конде, Вера Засулич, Лукреция Борджиа, Александра Коллонтай и Глория Штайнэм в одном романтическом лице. Эббот еще не знал, кто она, но уже по американской народной привычке рассматривал ее как крайне интересующую его личность, и с завидной настойчивостью стремился произвести на нее благоприятное впечатление, сияя лучшей из своих улыбок, срежиссированной, по слухам, самим Стивом Спилбергом. В душе его пыталось робко проклюнуться и буйно расцвести нечто весьма смахивающее на надежду. Дело в том, что в последнее время ему что-то совсем не спалось с девушками. Точнее выражаясь, только с ними ему и спалось, – сладко и беспробудно. От лицезрения женских прелестей Стэнли немедленно впадал в такую зевоту, что вопроса: воспарить или ну ее в ж… – даже не возникало, конечно же, воспарить…

– Надеюсь, она лесбиянка? – осведомился высокий гость у переводчика. Переводчик растерянно кивнул, видимо, слишком пораженный проницательностью Эббота, чтобы выдавить из себя что-нибудь более членораздельное. Стэнли в смятении почувствовал, что уже почти готов незамедлительно броситься с двенадцатого этажа с ее, ему еще не ведомым, именем на устах и полными подштанниками отвергнутой любви в брюках. Причем смятение относилось не к чувству, а к этажу. Почему, собственно, двенадцатый? Раньше он никогда выше шестого в своих безумствах не забирался. Ну вот, подумал американец, начинается пресловутый русский цирк, без которого, как он слышал, этот народ не представляет своего существования.

– Разрешите мне, – оседлал тем временем трибуну очередной оратор, – в своей краткой и кроткой речи блистательно опровергнуть кое-кого из дожидающихся своего часа ораторов.

– Валяй, опровергай, – подбодрила его толпа.

– Только попробуй что-нибудь не по делу вякнуть, выкормыш американских мироедов, – предостерегла его она же.

Очевидно, так здесь было принято, потому что оратор, не моргнув глазом, попытался исполнить свою угрозу, заговорив о беспардонной большевистской агрессивности, исповедуемой ныне бомбимым прогрессивными воздушными силами мира, законности и демократии, президентом Милушенко, который, как и Адольф Гитлер, в сравнении с незабвенным дядюшкой Джо выглядит незадавшимся тимуровцем (бойскаутом, перевел переводчик и нежно зарумянился). Далее оратор повел речь об исторически сложившихся различиях между русским менталитетом и англосаксонским самочувствием, каковые пожелал проиллюстрировать абсолютным несходством реакций на попрание своего человеческого достоинства. Ибо если оскорбленный в лучших чувствах англосакс немедленно бежит к своему стряпчему привлекать оскорбителя к суду, то наш брат русак, напротив, напивается, матерится и лезет в драку, невзирая на превосходящие силы трезвого противника. И без слов ясно, что и достигнутые результаты будут столь же различны, как и реакция на оскорбление. Англосакс в худшем случае оплатит беспочвенность своих обвинений. Русак при самом благоприятном исходе получит два года общего режима за хулиганство. Именно этими различиями, вернулся оратор к избранной теме, можно объяснить болезненную реакцию россиян на хладнокровную экзекуцию проштрафившейся Югославии. Тогда как англосаксы просто не испытывают особого вдохновения в связи с этой образцово-наказательной акцией, успокаивая себя старинной англосаксонской мудростью, гласящей, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Но если прокоммунистическая шелупонь, которая и поныне пытается нами руководить на всех уровнях маразма, именуемого российским государственным устройством, думает, что, разжигая антиамериканскую истерию, сможет избежать в ближайшем будущем пристального внимания мировой общественности к Чечне, то она в очередной раз глупо ошибается. Конечно, мы – не героическая Югославия, бомбить нас не будут, но заставить наших бравых генералов воевать не с народом, и не с населенными этим народом пунктами (по которым так легко и бесхлопотно наносить ракетно-воздушные удары), а непосредственно с бандитами, – обязательно постараются. И тогда благочестивые вопли о целостности и неделимости России им не помогут…