Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Махнув рукой, он быстро двинулся мненавстречу, уверенно шагая по слегка колышащейся дощатой ленте. Стройность егопрямой фигуры не могли скрыть ни мешковатая ряса, ни черный монашеский клобук сниспадающим на плечи крепом.

Нас разделяло не более двадцати шагов. Солнцесветило ему в спину, и от этого вдруг показалось, будто окруженный сияющимнимбом черный силуэт спускается ко мне прямо с неба по тонкому золотому лучу.

Прикрыв одной рукой глаза, я взялся другой заканат, заменявший перила, и шагнул на мост, пружинисто качнувшийся под ногами.

Дальше все произошло очень быстро. Так быстро,что я не успел более сделать ни одного шага.

С противоположной стороны оврага к мостуметнулась черная узкая фигура – я увидел, что одна ее рука длиннее другой ивспыхивает на солнце яркими искорками. Дуло пистолета!

– Берегитесь! – крикнул я, иФандорин с молниеносной скоростью развернулся, высунув из рукава рясы кисть рукис зажатым в ней маленьким револьвером.

Эраст Петрович качнулся, видимо ослепленныйлучами, но в ту же секунду выстрелил. С кратчайшим, почти неразличимым дляслуха интервалом грянуло и оружие Линда.

Попали оба.

Узкий силуэт на той стороне оврага опрокинулсянавзничь, но и Фандорина отшвырнуло назад и вбок. Он схватился рукой за канат,какое-то мгновение еще держался на ногах – мелькнуло белое лицо, перечеркнутоеполоской усов, и исчезло, завешенное черным крепом. Потом, пошатнувшись, ЭрастПетрович перевалился через канат и ухнул вниз.

Мост заболтался влево-вправо, будто пьяный, имне пришлось ухватиться за хлипкое ограждение обеими руками. Шкатулка выпалаиз-под моего локтя, ударилась о доску, потом о камень, раскололась надвое, идрагоценности ее величества, выбросив целый сноп разноцветных бликов, упали втраву.

Сдвоенное эхо выстрелов прокатилось по оврагуи растаяло. Снова стало очень тихо. Пели птицы, где-то вдали прогудел фабричныйгудок, извещая о начале смены. Потом раздалось мерное, частое постукивание –так стакан звякает в подстаканнике, когда скорый поезд мчится на всех парах.

Я не сразу понял, что это клацают мои зубы.

На той стороне оврага лежало недвижное тело.

Другое, широкое от распластанной рясы, чернеловнизу, на самом краю ручья. Дымка, еще минуту назад стелившаяся по днурасщелины, поредела, и было видно, что рука трупа свесилась в воду. Надежды,что Фандорин после такого падения остался жив, быть не могло – слишком ужхрустко прозвучал удар о землю.

Я не любил этого человека. Может быть, дажененавидел. Во всяком случае, хотел, чтобы он раз и навсегда исчез из нашейжизни. Однако я не желал ему смерти.

Его ремеслом был риск, он всё время играл сопасностью, но я почему-то не думал, что он может погибнуть. Он казался мнебессмертным.

Не знаю, сколько времени я простоял,вцепившись в канат и глядя вниз. Может быть, мгновение, а может быть, час.

В чувство меня привел солнечный зайчик,выметнувшийся из травы прямо мне в глаз. Я вздрогнул, непонимающе уставился наисточник света и увидел желтые звездчатые бриллианты диадемы-бандо. Ступил смоста на землю, чтобы подобрать рассыпавшиеся сокровища, но не стал – никуда неденутся.

Фандорин, каким бы он там ни был, незаслуживал того, чтобы, подобно падали, валяться на мокрой гальке.

Перекрестившись, я стал спускаться вниз,хватаясь за стебли травы. Дважды поскользнулся, но не упал.

Встал над мертвецом, не зная, что нужноделать. Решившись, нагнулся, взял за плечи и стал переворачивать на спину. Самне знаю, зачем. Просто было невыносимо смотреть, как он, всегда такойэлегантный и полный жизни, лежит, нелепо изогнув переломанное тело, и быстраявода шевелит его безжизненно висящую руку.

Фандорин оказался гораздо легче, чем я ожидал.Без большого труда я переложил его навзничь. Немного помедлив, откинул с лицазавернувшийся креп и…

Нет, здесь я должен прерваться. Потому что незнаю, как описать свои чувства в тот миг, когда разглядел приклеенные черныеусики и струйку алой крови, стекавшую изо рта мертвой мадемуазель Деклик.

Наверное, я вовсе ничего не чувствовал.Очевидно, со мной произошла своего рода paralysie émotionnelle[45] – не знаю, как сказать по-русски.

Я ничего не чувствовал, ничего не понимал, итолько зачем-то всё пытался стереть кровь с бледных губ Эмилии, а кровьвыливалась снова, и остановить ее было невозможно.

– Она мертва? – крикнул кто-тосверху.

Ничуть не удивившись, я медленно поднялголову.

По противоположному склону оврага, держась заплечо, спускался Фандорин.

Его лицо показалось мне противоестественнобелым, меж пальцев сочились красные капли.

* * *

Фандорин говорил, я слушал. Меня немногопокачивало, и из-за этого я смотрел всё больше вниз, на землю – не ушла быокончательно из-под ног.

– Я д-догадался вчера утром, когда мыпровожали ее в Эрмитаж. Помните, она пошутила про рыцарей с дворницким ломом?Это было неосторожно. Как могла скованная и заточенная в подвал пленницавидеть, что мы с вами выламываем дверь именно дворницким ломом? Она и грохот-товряд ли бы услышала. За нашими д-действиями мог наблюдать только кто-то,подсматривавший из-за шторы.

Эраст Петрович, морщась, стал промыватьпростреленное плечо водой из ручья.

– Не пойму, задета ли кость… Кажется,нет. Хорошо хоть к-калибр маленький. Но какова меткость! Против солнца, нецелясь! Поразительная женщина… Так вот, после странных слов о ломе у менясловно пелена с глаз сошла. Я подумал, а с какой, собственно, стати бандитыдержали Эмилию в неглиже? Ведь половые домогательства со стороны этой шайкиженоненавистников исключались, да и вообще вид женского тела, по ее словам,должен был внушать им отвращение. А теперь вспомните предметы мужской одежды,разбросанной в д-доме. Всё очень просто, Афанасий Степанович. Мы с вами засталиЛинда врасплох, и вместо того, чтобы бежать, он (уж позвольте, я буду о докторев мужском роде – так оно привычней) сделал смелый ход. Скинул мужскую одежду,наскоро натянул женскую сорочку из гардероба мадемуазель Деклик, спустился вподвал и сам себя приковал. Времени у Линда было совсем немного – даже шкатулкуне успел припрятать.

Я медленно и осторожно, по вершку, перевелвзгляд на лежащее тело. Хотел еще раз посмотреть на безжизненное лицо, но такдо него и не добрался – в глаза бросился синяк, темневший из-за раскрывшегосяворота рясы. Синяк был давнишний, виденный мною еще на квартире в Архангельскомпереулке.