Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

И что вы думаете? В штибле действительно собирается горстка евреев. В самом деле, непонятно, где можно найти защиту, а время идет, и надо на что-то решаться. В этот вечер евреи вылезли из нор и почти открыто снуют по улицам Гадяча. Сегодня последний день, когда они еще могут ходить здесь относительно свободно. Люди приходят в штибл целыми семьями. Как знать? Возможно, и впрямь сотворит чудо дух святого Ребе? Даже маловеры полагают, что сила праведника не действует на расстоянии, а лучше всего проявляется в непосредственной близости от святой могилы. А коли так, то и вправду стоит прийти в штибл, спрятаться на кладбище, переждать, пока схлынет опасность, затопившая город.

И люди предают свою судьбу в руки Старого Ребе, лежащего в земле под куполом могилы, в руки его представителя, кладбищенского габая Арона Гинцбурга. Главное — вера, евреи! Гинцбург сидит в штибле, на своем обычном месте возле святого ковчега, и губы его шевелятся, произнося слова молитвы. С почтительным страхом взирают растерянные люди на черного габая.

Под вечер пробираются в штибл новые беженцы. Вот так сюрприз: среди них Шломо Шапиро и его жена Берта Абрамовна. Глава общины верен своей привычке находиться там, где собирается большинство соплеменников. Странно другое: если Шапиро призывает всех прятаться в неприметных укрытиях, то почему тогда сам он пришел в кладбищенский штибл, открытый на все четыре стороны света? Похоже, беспокойство за людей опять перевесило в нем чувство опасности. Пока Гинцбург общается с Богом, Шапиро заводит простую беседу с собравшимися в штибле беженцами.

Вот уже вечер наступил, а люди всё подходят. Пришел врач Энгертов, в руке у него чемоданчик с лекарствами. Пришла акушерка Голда; многим детям помогла она появиться на свет, а теперь сама ищет спасения.

Люди перешептываются под глухо закрытыми окнами, Шапиро переходит от одного к другому, утешает, поддерживает. В последний момент, когда уже совсем стемнело, приходит семья Гинцбурга: Ципа-Лея с Саркой, а затем и Голда Берман с Ахувой на руках в сопровождении трех братьев — Лейбла, Шимона и Абки. Парикмахер Берман тоже с ними. Но где же Хая-Сара?

Смех и слезы: как ни уходил от решения мягкосердечный Берман, но и он вынужден был сделать выбор. Взяв сторону Голды, он сделал все, чтобы убедить мать спрятаться. Однако старуха уперлась так, что не сдвинуть. Она и помыслить не могла о том, чтобы оставить без присмотра свою заветную кладовку — ядро будущего роскошного магазина. Нет, никуда она не пойдет — не лишилась еще ума Хая-Сара Берман!

В разгар спора на Вокзальную прибежал Лейбка с вестью от отца. Паренек так набегался за день, что буквально валится с ног.

— Папа говорит, что всем надо идти в штибл! Туда фашисты не доберутся!

Хая-Сара слышит и разражается смехом. Фальшиво звучит этот смех, как у плохого актера на сцене. Если уж быть до конца честным, даже ее душу раздирают сомнения.,

— С чего он взял, что туда не доберутся? Что им помешает?

— Пошли! — решительно говорит Голда.

Она мать, на ней лежит ответственность за детей. Кроме того, Голда беспрекословно верит отцу. Несмотря на все свои странности, он всегда был ласков и убедителен с детьми. Она начинает собираться. Теперь очередь за Берманом.

— Мама, пойдем, — говорит он, в первый и последний раз в жизни осмеливаясь возразить матери. — Ну, пожалуйста. Как ты останешься одна в такой страшный день?

— Ничего страшного, не украдут меня! — сердито отвечает Хая-Сара.

Тем временем Голда завершает свои поспешные сборы. Она стоит у двери с ребенком на руках. Стоит и молчит, но молчание ее говорит само за себя.

— Ну и проваливайте! — кричит вдруг Хая-Сара. — Идите все к черту! Я остаюсь здесь!

— Что ж, всего тебе доброго, — печально говорит Берман и целует разгневанную мать в щеку.

И тут словно что-то ломается в душе непреклонной старухи. Она крепко обнимает сына, прижимает его к себе и замирает так на несколько мгновений. Не то стон, не то всхлип вырывается у нее — короткий, прощальный.

Все берутся за узлы; своя ноша выпала даже усталому Лейблу, даже самым маленьким, Шимону и Абке. Беженцы в собственном городе, они крадучись выходят из дому. Серыми тенями полны этой ночью улицы Гадяча. Хая-Сара запирает дверь изнутри. Ее вдруг охватывает ужас. Еще не так темно, чтобы зажигать свет. Старуха садится у окна и смотрит на Вокзальную улицу. Сумерки. Напротив сидит на скамье украинка и что-то жует так поспешно, будто боится, что кто-то вырвет еду у нее изо рта. Но вот она проглатывает и равнодушно глядит прямо перед собой. На женщине мятое цветастое платье, вязаная кофта и туфли со стоптанными каблуками.

Что-то знакомое в этой женщине… — ах да, это ведь Ксения, дочь Ульяны Мазурок. Вот она встает и медленно идет прочь от скамейки.

Страх продолжает терзать сердце Хаи-Сары Берман. Она вздыхает, отходит от окна и, не раздеваясь, ложится на кровать. Вокруг тишина — лишь мыши скребутся в кладовке.

Пожалуй, в этот момент мы и оставим Хаю-Сару Берман. Неизвестно, удалось ли ей задремать в эту ночь, — во всяком случае, никто не слышал ее обычного храпа. Лучше посмотрим, что происходит в Садовом переулке. Там вовсю готовятся: Песя пригласила в свое укрытие семью Розенкранцев, Фрейду Львовну и ее дочь Раю. Хаим-Яков и Нахман Моисеевич погибли бок о бок, и общее несчастье как бы породнило двух вдов. Фрейда Львовна моложе Песи на десять лет, и это указывается на их повседневном быте. Например, Песя блюдет кошер, в то время как Фрейда Львовна не придает ему особого значения. Песя — скромная простая еврейка, а Фрейда Львовна считает себя образованной современной гражданкой. Но вряд ли сейчас есть время обращать внимание на подобные разногласия.

Итак, две женщины и две девочки готовятся занять место в укрытии на чердаке. Говорят шепотом, двигаются осторожно, готовят еду, которую планируют взять с собой. В укрытие переносится запас воды, одеяла, подушки. Затем они крепко запирают двери и ставни и ложатся спать — пока еще в комнатах. Завтра в десять утра им придется подняться в укрытие и молчать, надеясь на лучшее.

Рая и Тамара лежат рядом и шепчутся до полуночи. О чем они говорят? Настало время открыть их тайну. Девочки собираются переодеться украинками и сбежать из Гадяча. Пока они никому не рассказывают о своем намерении, не желая раньше времени вступать в споры с мамой и бабушкой.

Тамара решила уйти из города давно — в день разгрома дедушкиного дома, в день, когда немецкий офицер несколько раз выстрелил у нее над головой. Оставаться в городе еврейкой — значит погибнуть. Тринадцатилетняя девочка хочет жить, и если взрослые не могут обеспечить ее безопасность, приходится заботиться об этом самой. Она всегда была послушной, любила маму и бабушку Песю. Но разве виновата Тамара в том, что родилась еврейкой? Кто-нибудь спросил ее об этом? Нет. Почему же сейчас она должна погибать?

Жить в Гадяче становится все опасней и опасней. Значит, нужно убежать туда, где никто ее не знает. А за компанию, чтобы не было скучно, можно взять с собой Раю Розенкранц.