Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Рая — красивая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами. Еврейского в ее облике — лишь слегка горбатый нос и глаза навыкате, а в остальном — обычная внешность. Сейчас девочки обсуждают, где достать такую одежду, чтобы сойти за деревенских.

Наговорившись, они засыпают. Вот оно, преимущество бездумной юности: пожилые женщины всю ночь ворочаются с боку на бок в своих постелях, вздыхают, встают и снова ложатся.

Пройдем дальше по темному Гадячу, к дому Мириам Левитиной. Нет, не улучшилось ее положение с момента ухода в армию мужа. Тяжело ей с двумя детьми, особенно с Лией, на которой сказывается страх и напряжение последних дней. Припадки участились, теперь девочка все время лежит в постели и глотает лекарства. Песя Фейгина звала Левитиных переселиться в Садовый переулок, но Лие трудно перейти в новое место, так что пришлось остаться в доме. С появлением немецкого приказа о регистрации Мириам решила спрятаться в задней комнате, кое-как замаскировав вход.

К Левитиным тоже приходили грабители; забрали все — и вещи, и свиней, так что семья осталась ни с чем. Хорошо, что Мириам успела обменять на продукты выходной костюм Ехезкеля — все остальное унесли воры.

А что происходит с самыми старыми? Как мы помним, укрытие в доме Эсфири, мастерицы лапши, было построено еще покойным Зорахом во времена первых погромов. Теперь Нехама перенесла туда постели и запас продуктов. Излишне говорить, что каждое действие дочери совершалось под строгим контролем старой Эсфири.

Резник реб Довид живет у своих дальних родственников. Он не собирается прятаться. Слепой старик твердо полагается на Бога, который, как известно, «есть еще у нас в небесах». Многое видел он в своей жизни и усвоил, что миром правит Божественный промысел. Во время шести дней Творения создал Бог небо и землю, свет и тьму, растения и животных, а также первого человека. И вместе со всем этим создал Он войну. Воюют друг с другом свет и тьма, глушат друг друга растения, звери рвут друг друга на части. Вот и люди заняты непрестанным кровопролитием. Благословенный Господь избрал евреев Своим народом, дал им Тору и правила жизни. И вот приходят нахальные невежды и насмехаются над всем этим. Удивительно ли, что иссякло терпение Господа и решил Он стереть с лица земли неблагодарное поколение? А что касается самого реб Довида — есть у него и вера, и уверенность. Владыке мира сверху все видать — каждого человека, каждый шаг его, каждый грех, каждое преступление. Когда придет время, завернется реб Довид в талес и погрузится в молитву. И если уж суждено ему, реб Довиду, заплатить за грехи никчемного поколения, то так тому и быть. Нет, не станет старый резник прятаться от Божьей руки!

Так говорит слепой реб Довид, и никакая сила в мире не изменит его решения.

И была ночь, и было утро.

До последнего момента не выдавали немцы своих намерений. Так они обычно и действовали: втайне готовили «акции», чтобы люди не успели убежать и спрятаться.

С раннего утра Гадяч заполнили эсэсовцы и полицаи. Они перекрыли все выходы из города, на каждом перекрестке дежурили патрули. Ближе к десяти на улицах появились евреи, которые двигались в направлении главной площади. Вот только их было так мало, что начальник гестапо едва не лопнул со злости. Согласно первоначальным оценкам, в Гадяче оставалось от двухсот до двухсот пятидесяти евреев, в то время как перед комендатурой собралось меньше тридцати.

Тогда прозвучала команда, и в город устремились машины СС. Началась облава с целью вытащить евреев из укрытий и собрать их на площади. Из домов послышались крики, стоны и звуки ударов. Толпа людей на площади перед комендатурой постепенно росла.

Трудно поверить, но одними из первых были приведены сюда Степан Борисович и Клара Ильинична Эйдельман, русские люди из Ленинграда. Свои последние дни они прожили в условиях, которые были намного удобнее деревенских. Просторная и светлая квартира, достаточное количество дров для отопления, небольшой запас продуктов, теплая одежда. Вера не стеснялась пользоваться всем, что находила в доме, — так или иначе его содержимое рано или поздно должно было достаться немцам. А после войны, когда наши одержат победу, в чем Вера не сомневалась ни минуты, профессор вернет хозяевам все в двойном размере. Если, конечно, выздоровеет.

В тот день Вера затеяла стирку. Весело трещат сухие дрова, на плите закипает вода в тазу. Девушка стоит над корытом, ее рябое лицо залито потом. Степан Борисович спит: ночь выдалась бессонной, и теперь больной отдыхает. Клара Ильинична делает легкую работу по хозяйству, помогает по мере сил своей бывшей домработнице, которая теперь превратилась в единственную надежду и опору. Все трое знают, что сегодня евреям назначена регистрация. Но их это не касается никак — ведь они русские.

Беда приходит внезапно.

Входная дверь не заперта, поэтому два эсэсовца в черной форме и сопровождающий их полицай входят без стука. Сначала они заглядывают на кухню. Им достаточно одного взгляда на рябое растерянное лицо Веры, чтобы понять: она их не интересует. Затем незваные гости входят в комнату стариков. Топот сапог будит Степана Борисовича, он испуганно приподнимается на постели.

— Юден? — спрашивает эсэсовец.

— Их зинд русен, — слабым голосом отвечает Степан Борисович.

Он хорошо говорит по-немецки и по-английски, а при необходимости может поддержать беседу и на французском.

Где паспорта? Профессор принимается шарить вокруг дрожащими руками. Ведь там написано черным по белому, что он русский. Где же они, Боже мой? Скорее, профессор, скорее! Голова Степана Борисовича кружится, он никак не может вспомнить, куда положил документы. Вдобавок ко всему он не брился несколько дней и теперь выглядит еврей евреем. Где же они, эти чертовы, эти спасительные паспорта? Нету, нигде нету! Что же делать? Вдруг его осеняет: конечно, он ведь положил их в томик Толстого, на тумбочке.

— Клара, — в панике кричит он, — передай мне Толстого! Быстрее!

Уфф… Слава Богу, паспорта на месте. Степан Борисович показывает эсэсовцам документы, сопровождая это обстоятельным объяснением. Он профессор из Ленинграда, находится здесь на лечении. Легочный туберкулез, постельный режим. Немцы смотрят на него и колеблются. Но тут находчивый полицай сдергивает с профессора одеяло, задирает его рубаху и демонстрирует всему миру убедительный признак еврейства. Да, Степан Борисович родился в Киеве, в богатой образованной семье, но в те времена даже такие семьи не отказывались от бриса, объясняя это, впрочем, соображениями гигиены.

Какой признак предпочесть? Сомнительную запись в сомнительном советском документе или несомненное свидетельство бриса Авраама? Решение ясно: паспорта фальшивые. Снаружи беснуется начальник гестапо, требуя согнать на площадь как можно больше евреев. Надо торопиться вытащить их из нор.

— Встать! Быстро!

— Куда вы берете его? — растерянно спрашивает Вера с порога комнаты. С ее красных от стирки рук капает вода. — Ведь он болен!

— Молчи, а то и тебя возьмут, — по-русски вполголоса советует ей полицай.