Такси для ангела - Виктория Платова

— Как прошли похороны? — спохватился он.

— Как могли пройти похороны? Отвратительно. Я даже неплакала.

— А я плачу. — Чиж достал из кармана ручку,придвинул к себе салфетку и принялся что-то с остервенением чертить наней. — Я плачу от тупости наших органов!

— Тебе же было ясно сказано: идет следствие.

— Куда? Куда оно идет! Решили повесить все на этогопридурка Ботболта!

— Ты, конечно, считаешь, что он не виновен. Это было быслишком просто, а простота в этом деле тебя оскорбляет.

— А тебя — нет?

— Не знаю.

Я так устала от всего, что было связано с гостеприимнымдомом Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева, что даже не хотела говорить на этутему. Чиж — Чиж был совсем другое дело. Бесплотные тени потенциальных убийцокружали его до сих пор, он так сроднился с ними, что даже сейчас из него то идело выскакивали заполошные СС, ТТ и ММ. И Дашка, с которой скорее всего я не увижусьбольше никогда. И лишь об одном человеке оператор не вспоминал принципиально —о спешно покинувшем пределы России герре Райнере-Вернере Рабенбауэре.Интересно, на сколько новых имен пополнился его список? И что в конечном итогеон поставил против графы “Секретарша Канунниковой” — вопросительный знак (еслимои хватательные и кусательные рефлексы так и остались для него неясными). Илижирный минус (если я была понятна ему как божий день)?..

— Ты совсем меня не слушаешь! — запоздаловозмутился Чиж. — Тебе и дела нет до моих версий. А копать надо вписательской клоаке, теперь я это понял окончательно. Кто-то из этих троихчеканутых беллетристок — явно не тот, за кого себя выдает. Есть такой маневр всреде уголовников: сознаться в менее тяжком преступлении, чтобы отвести от себяподозрения в более тяжком. Здесь мы наблюдаем сходную картину…

— Ага, три убийства — это совсем не тяжкоепреступление. Это пустяк.

— Нет, ты не поняла… Я совсем не то хотел сказать. Речьидет о том, что преступник маскируется. И маскировался с самого начала. Убийцамог признаться только потому, что был твердо уверен: никто не поверит, что онубийца. Уж очень опереточно это выглядело… Дорогая Минна, дорогая Tea, дорогаяСофья, ну разве могут “дорогие дамы” травить друг друга, как крыс? Это не вжанре оперетты… Черт возьми, ты опять меня не слушаешь!

Вот теперь Чиж говорил чистую правду: я действительно его неслушала. Я во все глаза смотрела на салфетку, которая лежала перед оператором.

— Что это такое? — севшим голосом спросила я.

— Салфетка.

— Я вижу, что салфетка. Что ты на ней написал?

— Это.., формулы… У меня такая привычка… Когда я очем-то серьезно размышляю, я просто черчу формулы на листке. Машинально…

— Что это за формула? — Совсем позабыв оприличиях, я ткнула пальцем в надпись, сделанную в самой сердцевиненежно-розовой тонкой бумаги: FeS047H20.

Я уже видела это нелепое сочетание букв и цифр — на одной избанок с химикатами в подсобке! Химикатами, над которыми болтались гроздья лампочек.Химикатами, которые подпирали пакеты с удобрением и банки с краской. Инесколько похожих на лассо скрученных садовых шлангов.

— Что это за формула?!

— Да что с тобой в самом деле! Это железный купорос.

— Железный купорос? — Я почувствовала, как у меняпохолодели кончики пальцев. — Тот самый, при помощи которого ты собиралсявыявить цианистый калий?

— Ну да. — Чиж даже побледнел от гордости. —И экспертиза, между прочим, доказала мою правоту. Жаль, не стал я химиком…

— Банку с такой надписью я видела в кладовке рядом скухней.

— Ну и что? Ботболт же ее принес в конце концов!

— Ты не понял, — осторожно подбирая слова, сказалая. — Ботболт принес не ту банку. И не оттуда. Ты помнишь, как долго его небыло? Ты помнишь, что он сказал, когда вернулся?

— А что он сказал, когда вернулся?

— Что нам повезло. И что у них в подвале осталасьодна-единственная банка, которой пользовались строители для консервациидревесины. Одна-единственная. Одна-единственная, ты понимаешь! В подвале. Нопочему он не вспомнил о банке, которая стояла в подсобке? Почему не вспомнил,что их две?

— Ну, я не знаю… — Чиж был явно недоволен моейинициативой. — В конце концов, что ты видела? Надпись на банке, правда?Быть может, там его и не было, этого проклятого железного купороса… Может быть,банка была пустой…

— Она не была пустой.

— А может, там было что-то другое?

— Что — другое? Пастеризованное молоко? Или святая водаиз соседнего прихода? Разве в емкости от одних химикатов наливают другие?

— Вообще-то это не принято… В академической среде. А вбыту… Черт его знает!

Розовая салфеточная формула, до сих маячившая передо мной,вытолкнула на свет божий целую цепь несуразиц и нестыковок, которые я предпочлавыкинуть из головы. Открытая дверь Аглаиной комнаты, в которую ябеспрепятственно зашла, беснующаяся на чемодане Ксоло, пропавший телефон Фары,зябкий свет в конце коридора — на который мы пошли все втроем: я, земноевоплощение Будды и земное воплощение индийского актера Митхуна Чакроборти. Атри работающих экрана монитора — три вместо восьми! Что могло скрываться запятью потухшими экранами?..

А дверь! Дверь из кухни в оранжерею!

Чиж разработал свою собственную формулу убийства — формулу,ничуть не менее привлекательную, чем FeS047H20! Формулу, достойную разве чтопропавшего Аглаиного романа, который, по ее же заявлениям, должен был взорватьзатянутое кровавой ряской болото русского детектива.

Но эта формула могла упроститься до банального Н20, если заней стоял Ботболт! Ему ничего не стоило плеснуть яду в бокал, ему ничего нестоило отнести этот бокал в столовую и подать Аглае!

И потом — ключ.

Ключ-пантера, который и сейчас лежал у меня в кармане. Икоторый я изучила вдоль и поперек. Его близнец болтался на связке у Ботболта.Но Ботболт сказал, что это всего лишь талисман. И ключом здесь и не пахнет.

Зачем он соврал?

— Зачем он соврал? — с отчаянием в голосе спросилая у Чижа.

— Да кто?

— Ботболт!

— С чего ты взяла?

Я не стала отвечать на дурацкий вопрос. Я просто выложилаплатиновую пантеру на скатерть, а следом за ней выложила и все свои, таквнезапно вспыхнувшие, подозрения.

— Что будем делать. Чиж?

— Не знаю. — Он задумчиво потеребил хохолок.Господи, как же я отвыкла от его хохолка!..

— Может быть, напишем заявление?

— Шутишь? — Чиж нервно хихикнул. — Мнеосталось только заявление писать! Меня там уже на дух не переносят. Обзываютсутяжником. А еще знаешь как? Рабом сверхценной идеи. Вот такие там умникисидят. Да и с Дымбрылом никто связываться не хочет… Лишний раз…