Такси для ангела - Виктория Платова

— А вы откуда знаете?

Я ничего не ответила ему. Дрожа от нетерпения, я сунула ключв шкатулку и вошла в Аглаин кабинет.

Там не было ничего, кроме одной-единственной фотографии исложенного вчетверо листка. Секунду поразмышляв, я начала с фотографии, бытьможет потому, что всеми силами пыталась оттянуть финал. И сразу же узнала частьоранжереи в доме Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева и кухонную дверь, распахнутуюнастежь. В проеме двери стояли Аглая и мужчина, лет на десять моложе ее самой.Мужчина обнимал Аглаю за плечи, а Аглая улыбалась. Я не очень-то разбиралась всчастье, но, по-моему, они были по-настоящему счастливы.

На обороте стояла подпись: 1996 год. И больше ничего. Ниодного имени. Впрочем, когда люди счастливы, зачем им называть друг друга поименам?..

Зато письмо, которое я развернула секундой позже, начиналосьс имени.

И это было мое имя.

"Алиса!

Если вы держите это в руках, значит, вы молодец. И я не зрявзяла вас на работу. Жаль, что мы так мало были вместе и так мало узнали другдруга. Мне нужен был такой человек, как вы. Да что там, само небо послало мневас! Сам господь бог, в свободное от работы время курирующий мерзопакостныйжурнальчик “Роад Муви”… Да, мне нужен был такой человек.. Человек, влюбленный в“Украденные поцелуи”. Человек, который поможет мне обставить мой уход.

Уход. Звучит сентиментально, не так ли?.. Простите меня зато, что я использовала вас вслепую, но посвящать вас во все это — значит,заново переживать собственную беспомощность и собственную пустоту. Все дело втом, что я не могу больше писать. Не могу. Ни одной строчки. Ни одного слова. Ячасами сижу перед монитором, но это пустой монитор. Пустой монитор — это и естьроман, который я пишу уже год. Его нет и никогда больше не будет. Как никогдабольше не будет писательницы Аглаи Канунниковой. Счастье, что вы не пишете. Ивам незнаком страх перед чистым листом. И ужас перед тем, что ты когда-нибудьразучишься складывать буквы в слова.

Этот ужас стал для меня реальностью, увы. Если бы жив былАндрей… Если бы жив был Андрей, я бы знала, чем заполнить пустоту и отсутствиеслов. И мне не пришлось бы прибегать к такой крайней мере… Но его больше нет.Две пули в грудь и одна в голову — это приговор. Приговор, приведенный висполнение людьми, которые никогда не будут найдены. Приговор, который лишилжизни не только его, но и меня. Просто в моем случае он оказался отложенным.Теперь, когда я не могу больше писать, это стало очевидно. Я могла бы сочинитьмассу историй, я могла бы придумать любой сюжет, но это не вернуло бы к жизниАндрея, единственного человека, который был мне по-настоящему дорог… Но сюжетыпокинули меня, ушли следом за Андреем. Совсем недалеко, но разве смысл смертине состоит в том, чтобы находиться поблизости ? Под рукой ? Под рукой, котораяуже никогда ничего не напишет. И никого не обнимет. И никого не потреплет заволосы. И дом Андрея — дом, по которому я могла пройти с завязаннымиглазами, — его дом принадлежит теперь совсем другому человеку. Завтра —господи — уже завтра! — мы отправимся туда. Прошу простить меня за тенеприятные минуты, которые вам придется пережить. Впрочем, думаю, они будуткомпенсированы забавными персонажами, которых вы встретите там. Для них у менятоже есть несколько сюрпризов. Как вы думаете, кольцо и вышитый платочекпонравятся эксцентричным дамам средних лет ?

Впрочем, если вы читаете это письмо, то уже знаете ответ.

И открыли закрытую дверь на кухню.

Я же открою ее завтра.

Как странно, для вас теперь — все в прошедшем времени. Дляменя же — в будущем. Как странно — в будущем для того, кого больше нет. Вовсяком случае, сейчас, когда вы читаете это письмо.

Я придумала этот сюжет семь месяцев назад, в день рожденияАндрея, именно в тот день, когда поняла окончательно: вдохновение,единственное, что держало меня здесь после смерти Андрея, — не придетникогда.

Я придумала этот сюжет — последний в моей жизни, — и выуже участвуете в нем. И даже пытаетесь скрыть свое волнение по поводу дурацкихцветов и дурацкой записки. Они не очень элегантны, каюсь, но что можнотребовать от писателя, которого покинула способность писать?.. “Увядшеесчастье, растрепанные ветром волосы, украденные поцелуи, ускользающие мечты…Что осталось от всего этого? Скажите мне, что?..” Интересно, смогу ли ядостаточно внятно произнести это?

Мне кажется, что смогу…

Я придумала этот сюжет семь месяцев назад, в день рожденияАндрея. А закончу — в день его гибели. Я никому не хочу сделать больно, но ведья все-таки Королева Детектива, хотя и отношусь к этому титулу иронически. И яне могу уйти просто так, не сыграв напоследок.

А вам понравился убийца, одинокий, как танцор фламенко?..

Целую вас, и да хранит вас бог. Простите меня и прощайте.

Ваша Аглая”.

Я сложила письмо и сунула его в карман. Я знала, что будувозвращаться к нему десятки и сотни раз. Но не сейчас. Только не сейчас.

…Чиж ждал меня на ступеньках, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну что? — спросил он у меня. — Дохлыйномер? Как кретины — приехали в эту чертову Москву… А у меня от нее изжога, таки знай.

— Ты гений. Ты Чиж — мама, не горюй! Ты Чиж — умапалата! Ты — Чиж. Лучший на свете Чиж, — сказала я и поцеловала Чижа вщеку.

Через восемь тысяч семьсот шестьдесят часов после убийства

…Умное волевое лицо, резко очерченные губы, едва тронутыесветлой помадой, и эксклюзивное серебро на всех пальцах. Такого серебра ненайти ни в одном магазине, оно передается исключительно по наследству. Илизавоевывается как трофей — вместе с карьерой, деньгами и мужскими скальпами…

А если прибавить сюда коротко стриженную точеную голову!

За год Дашка кардинально поменяла свой внешний облик. Да исаму жизнь, чего уж там скрывать.

— Лучший детектив года и самый яркий дебют. Ты добиласьчего хотела, — сказала я.

— Два лучших детектива года и пятое место попродажам, — скромно поправила она. — Я должна сказать вам спасибо.

— Ты уже сказала. В своем интервью.

— Да, кажется. Вот только не помню, в каком именно.

— Если уж на то пошло, ты должна сказать спасибо Аглае.Это ведь был ее замысел.

Дашка стряхнула пепел на пол, даже не поинтересовавшись уменя, где бы разжиться пепельницей.

— Об Аглае больше никто не вспоминает. — Сколькоже было снисходительности в ее улыбке, боже праведный!..

— Почему же никто? Мы вспоминаем. Да и ты, как япосмотрю…

— Если ты намекаешь на стрижку… Я еще в институтестриглась так коротко, помнишь?