Неудача в наследство - Светлана Романюк

Аннушка и Александра Степановна насторожились. Милованов потребовал подробностей, а Орлов, напротив, заявил:

— Не думаю, что это хорошая идея — поддерживать столь необдуманный поступок расспросами. Тяга к знаниям — это хорошо, но не в подобных случаях. Порфирий Парфёнович прав. Идёт расследование. Вмешательство дилетантов может поставить под угрозу срыва все проводимые мероприятия. Мне подробности не известны. И знать я их не хочу! Так меньше шансов, что мои случайные слова что-то кому-то выдадут… Кого-то предупредят, из тех, кого не следует. Предпочту узнать итоги.

Закончив свою пламенную речь, он стушевался, залился краской и, скомканно попрощавшись, удалился.

— Ну, может, и правильно, — проскрипела ему вслед Александра Степановна. — Зная его маменьку… Бедняга одно слово дома скажет, все в округе будут о десяти знать…

И хоть услышали её слова лишь двое, мысленно согласились с ними все четверо.

Николенька помолчал немного, затем гораздо спокойнее повторил рассказ, чуть разбавив его подробностями. Оказалось, что он пытался следить за князем с самого утра, но подобраться достаточно близко долго не удавалось. Скрытно гоняться пешком за коляской, даже неспешно едущей, — дело сложное. Догнать князя и компанию удалось, лишь когда они остановились на кладбище. Как выносили тело Настасьи, Николенька не видел, когда подошёл, она уже лежала на ткани, расстеленной на полянке у кладбищенской ограды. Отец Авдей и кузнец там же были. Стояли в сторонке. Кузнец смотрел молча, а отец Авдей что-то бубнил. Молился, должно быть. Князь Ромадановский долго делал какие-то пассы руками над телом. Сперва как будто тёмный кокон распутывал, а затем из ярко сияющих нитей словно кружевной купол плёл. Когда закончил — купол вспыхнул и исчез, а на покрывале одни косточки остались. Их в ткань завернули и обратно в домовину унесли. Кузнец начал в голос рыдать. Отец Авдей его утешал. А князь обернулся резко и прямо на него, Николеньку, посмотрел.

— Сквозь кусты прямо в глаза заглянул! До печёнок дотянулся! — ёжась говорил мальчишка. — И пальцем эдак к себе подозвал… Ну я и пошёл…

Аннушка выслушала брата, погладила его по всклоченным вихрам и строго-настрого наказала больше в расследование не соваться. Он обещал. Но тревогу это не уменьшило. На душе по-прежнему было маетно и неспокойно. Сердце частило. Воздух стал плотным и тяжёлым, вдохнуть такой полной грудью не получалось.

Глава 75. Последний день

Ночью лил дождь. Утром из-за этого дышалось вкусно и легко. Да что там дыхание! Всё тело стало лёгким, почти невесомым. Аннушке казалось, что если она как следует оттолкнётся ногами от земли, то не просто подпрыгнет, а взлетит. Тревога, ещё вечером давившая на грудь, не дававшая вздохнуть лишний раз, то ли исчезла, то ли затаилась. Все страшные события последних дней как-то отдалились, словно Аннушка не видела их последствия своими глазами, а прочитала о них в книжке. Возможно, в какой-то мере это так и было. Аннушке представилось, что весь её мир ограничивается оградой усадьбы, а всё, что начинается за воротами, — выдуманная кем-то история, записанная в гигантскую книгу. Большие кованные ворота и были обложкой этой книги, и каждый раз, когда Аннушка выходила за эти ворота, она на самом деле просто читала.

Аннушка тряхнула головой. Сегодня «читать» не хотелось. Хотелось запереться в маленьком мирке близкой реальности, обнять всех родных и занять день простыми хлопотами. Последнее желание удалось осуществить без проблем.

Аннушка порхала по дому, занимая руки и голову рутинной работой. Всё спорилось и успевалось. Всё было в радость: и перебирать испачканными липким соком пальцами ягоду для варенья, что затеяла варить Татьяна Михайловна; и наводить порядок на дальних стеллажах в библиотеке, смахивать пыль с каждого фолианта, осторожно всматриваться в каждый том, с теплотой узнавать старых знакомцев, с предвкушением обнаруживать, что ещё не всё прочитано; и занимать Николеньку заданиями, играми и разговорами, чтобы он не сбежал из дому и не влез куда не следует из-за своего неуёмного любопытства; и обсуждать фасон свадебного платья с сестрой, которая засела тут же в библиотеке и, обложившись журналами мод, пыталась хоть как-то заполнить время до встречи с женихом.

Всё ладилось. На душе было светло и покойно. Даже явление Милованова в усадьбу не вызвало никаких тревожных чувств. Сосед прибыл ближе к вечеру. Потерянный и смущённый, он словно сам не до конца понимал, зачем он здесь. Иван Петрович устроил гостя в гостиной, где к тому времени собралось всё семейство, и лично занимал беседою, пока барышни с маменькой вышивали у окна скатерть, а Николенька что-то увлечённо чиркал в тетрадке с клетчатой матерчатой обложкой.

Михаил Николаевич был вежлив и приятен. Аннушка сноровисто орудовала иголкой, мелькающие перед глазами Знаки с оставшейся последней чёрточкой и сиротливо виднеющимся единственным треугольником не раздражали, всего лишь напоминали о том, что завтра историю её поспешного пари можно будет считать завершённой. Сосед очень органично вписался в собравшееся в гостиной общество и с чрезвычайно заинтересованной миной слушал заливающегося соловьём радушного хозяина, а если и отвечал время от времени невпопад, выдавая тем самым, что внимание его напускное, то делал это столь мило, что Иван Петрович охотно это ему прощал.

— Выглянула бы ты на двор, — озабоченно обратилась к Аннушке Александра Степановна, заглянув сквозь дверь в гостиную.

— Случилось что? — нахмурилась Аннушка, откладывая свой угол скатерти, на котором под проворной иглой уже алели гроздья рябины и косился круглым глазом нахохлившийся снегирь.

— Не знаю, — покачала головой бабушка, — но подопечный твой к тебе рвётся, а Васька, выпивши, на него строжится да со двора гонит.

Домашние и гость замерли и внимательно следили за Аннушкой, понимая, с кем она разговаривает и что разговор этот принёс ей толику беспокойства.

— Подопечный? — спросил Николенька, подняв голову от записей.

— Который? — уточнила Аннушка.

— Архип, кажется, — повела плечом Александра Степановна. — С сестрёнкой он.

Аннушка кивнула, послала окружающим извиняющуюся улыбку и поспешила на задний двор.

На подступах к крыльцу, уперев руки в бока и покачиваясь из стороны в сторону, стоял дворовый Васька.

— Ты чо думаешь-то? — выговаривал он съёжившемуся перед ним Архипу. — Барином себя возомнил-то? Свистнешь только, и к тебе Анна Ивановна бегмя прибежить? А накося! Выкуси!

Васька свернул жилистую пятерню в корявый кукиш и ткнул его едва не в нос мальчишке. Тот молча исподлобья смотрел на обидчика и крепко прижимал к себе рыдающую Дуняшку.

— Не до тебя ей! Привыкай!