Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

Зарплаты в газете были сугубо женские. Я, например, получал 95 рублей. На свою собственную зарплату жила только Толстая с окладом и премиями под двести. Остальные девчонки, и я в том числе, висели на шеях у своих мужей или родителей.

В таких условиях избежать служебного романа невозможно. Пока я примерялся, на кого «положить глаз», меня выбрала Натэлла Кулешова.

Натэлла была создана для любви в жанре латиноамериканской драмы. Ей нужен был чилийский перчик, без которого отношения быстро утомляли ее. Мужчины беззастенчиво и плотоядно заглядывались на Натэллу, поводя носами, как собаки, учуявшие аппетитный запах, но «своих» она выбирала сама. Трудно было сказать, кто станет следующим. Мачо ее не интересовали. Сухие интеллектуалы тем более. Ее привлекали искренние натуры. Она и сама всегда влюблялась искренно и бескорыстно. Всякий раз это был честный поединок, который начинался романтически, развивался драматически, а заканчивался порой трагически. Редко кому удавалось соскочить в середине пути или изменить сюжетную канву. Натэлла умела завладеть душой. Она была умна по-женски, то есть хорошо знала мужское сердце и его слабости. Вначале потакая самолюбию мужчины, а потом уязвляя его гордость, она добивалась от него рабской зависимости и выкручивала ему яйца так, что бедняга отплясывал трепака до тех пор, пока ей не надоедало. Оружием ревности она владела в совершенстве и применяла ее безжалостно.

Вообще бухали мы в редакции дружно, весело и много. По любому поводу и без повода. Плясали рок-н-рол и бесились, как дети. Девчонки напивались. Хорошо помню, как волок на плече по лестнице Ольгу, у которой в детстве была гувернантка, а потом сдирал с ее безжизненного тела пальто в прихожей, а помогала мне «леди Диана» Вера, которая этим вечером блевала в туалете.

Никто из нас, кроме разве что меня, не был алкоголиком. Так пила вся страна. Трезвый человек вызывал сочувствие и враждебность. Спившихся выталкивали вон из приличного общества, как павших в битве с зеленым змием.

Разумеется, по пьянке и грешили. Мы с Натэллой уже давно возвращались с работы вместе. Шли пешком до метро на Невском, говорили о работе, Пастернаке и Заболоцком, а думали о сексе. Это было так очевидно, что порой мы замолкали на полуслове. Какой там Пастернак на фиг… Хотелось упасть на колени и прильнуть ртом к ее лобку.

Однажды после вечеринки, в благословенную пятницу, я провожал ее до дома, где была прописана ее мать: уже год как она работала с мужем где-то в Средней Азии.

Мы стояли возле парадной и прятали глаза.

– Зайдешь? – спросила она глухим голосом, который не имел никакого отношения к комсомолу, но приглашал в преисподнюю.

Сглотнув, я кивнул. Мы поднялись на пятый этаж и уже в коридоре начали целоваться.

– Можешь в меня… – прошептала она, когда я расстегивал у кровати со спущенными штанами ее лифчик. – Ну что ты возишься? Забыл, как это делается? Погоди, я сама.

Спустя пять минут, стряхивая пепел в пепельницу на моей груди, она грустно произнесла:

– Какие же вы, мужики, глупые…

– Почему глупые?

– Ломаетесь, строите из себя героев, а сами боитесь до смерти, что пипка не встанет. У меня был один… грузин. Красавец, умница, университетское образование, дом в Гаграх… Джигит! Месяц меня обихаживал. Гарцевал, как конь перед кобылой. А в постели задрожал, как кролик. Я ему говорю: «Не бойся, милый, расслабься, сейчас все у нас получится!» А он меня чуть не задушил. Натурально! Накинулся. Потому что женщина должна знать свое место! А он, видите ли, мужчина! Царь… зверей. Лев! А потом плакал… признался, что хочет руки на себя положить. Я ему врача посоветовала, мой знакомый, сексолог… Есть же таблетки…

– Ты ничего другого не могла рассказать?

– А что? Ты вон тоже боялся… герой с улицы Народной. Гроза замужних баб и невинных девиц. Думаешь, не видно? Как ты ломаешься? Знаешь, кому хорошо в постели? Кто не строит из себя… Мы же животные. Выкинь из головы всякую муть про стыд и приличия, и все такое, и будешь самцом, как… бабуин.

– Сама же лечила меня весь вечер Набоковым. Тот еще бабуин.

– А зачем нам Набоков в постели? Третий лишний.

– Хорошо вам, бабам, советы давать. Задрала ноги и думай себе: «Когда ж ты кончишь, баран безрогий». А «баран» старается, пыхтит. Зачем пыхтит, спрашивается? Если аплодисментов не будет? Кончил, и на боковую.

– У тебя юмор есть. Мне это нравится. Но самолюбия в тебе слишком много. Чего ты пыжишься все время? Остынь. Мой муж… объелся груш, тоже много о себе воображал. Я первый год тащила его, пихала под зад, а потом поняла – бесполезно. Ведь что обидно – он же умный, не злой, сына любит, балует… Но – воли нет, совсем. И выпить он любит. Ты, кстати, тоже. Бросай. Плохо кончится. Тебе надо определиться, Миша. Возьми комсомольскую тему. Возглавишь отдел. Осенью подашь документы в Университет марксизма-ленинизма: это нужно для анкеты. Ходить на лекции не придется. Я все устрою. Через два года получишь корочки. Выберем тебя в комитет ВЛКСМ университета. А там – открытая дорога: можно по комсомольской линии пойти, а можно – на факультет, в аспирантуру, за диссертацию сесть. Главное, не теряй время, как мой благоверный… Три года пыхтит над первой главой… А ты хорошо целуешься. Пепельницу на пол поставь. Смотри, у меня молоко из соска до сих пор идет, если нажать. Хочешь попробовать? Как мамочку? Да… вот так. Сильнее. А теперь эту. Нежно, язычком. А теперь ниже… еще ниже… Сделай мамочке приятное…

Из парадной я вышел в утренних сумерках. Усы пахли возбужденной женщиной. О муже я не думал. О последствиях тоже. Самец, которого домогалась Натэлла, проснулся. Бабуин ликовал! И ему очень хотелось выпить и закусить. Поэтому я прямо пешком отправился к другому бабуину, который только что продрал глаза у себя в постели и вспоминал, куда заныкал вечером заначку. Мы столкнулись с ним у парадной.

– Ты? Куда? А я знаю тут одно местечко: правда водка, но в любое время.

– Согласен! Пошли!

К полудню я мы обнимались на кухне под любимые песни Юрия Лозы.

– Ты пойми, слушай сюда, – говорил я, настойчиво заглядывая другу в глаза, – мы не бабуины. Мы – люди! Нас сотворил Бог! Я в любую минуту могу спасти тебе жизнь, жертвуя собой, а могу и предать, как Иуда! Потому что я Богоподобен! И ты – Богоподобен!

– Я? – у Кита от признательности наворачивались слезы на глазах. – А мне колонный