Свет грядущих дней - Джуди Баталион
Шрифт:
Интервал:
Некоторые ехидно дразнили ее: «Ты только с воли, а выглядишь уже кошмарно. Как же ты тут выдержишь? Тут голод такой, что в кишках ветер свистит. У тебя есть кусочек хлеба? Дай мне».
Реню тронула одна девочка лет десяти, а может, пятнадцати, с приятным лицом. Еще до того как они впервые заговорили друг с другом, она почувствовала к ней симпатию. Девочка стояла в стороне и неотрывно смотрела на Реню. Только много позже она набралась смелости подойти и спросить:
– В Бендзине и Сосновце остались еще хоть какие-то евреи?
Мирка была еврейкой[781], депортированной из Сосновца, вместе с сестрой они спрыгнули с поезда. Сестра получила тяжелую травму, но выжила. Мирка, не зная, что делать, пошла в ближайший полицейский участок. Ее тут же отправили в гестапо. Сестру, как она надеялась, положили в больницу, но у Мирки не было о ней никаких сведений; возможно, ее пристрелили на месте. Мирку привезли в Мысловице, и она была там уже три недели.
– Мне так хочется жить, – говорила маленькая Мирка, хотя двигалась она, как зомби. – Может, война скоро кончится? Мне каждую ночь снится, как открываются ворота тюрьмы, и я снова становлюсь свободной.
Реня утешала ее:
– Да, война скоро закончится, вот увидишь. И ты снова станешь свободной.
– Мадам, когда вас освободят, пожалуйста, помогите мне, чем угодно, хоть маленькой продуктовой посылкой.
Мирка облегчила Рене вхождение в тюремную жизнь: обучала ее, как следует себя вести, заботилась о том, чтобы у Рени всегда была полная миска еды, а ночью – соломенная подушка.
Потом Реня начала оставлять на столе свою порцию супа и шепотом предлагала Мирке взять ее.
– А как же вы? – озабоченно спрашивала Мирка, но Реня говорила, чтобы она не беспокоилась. Как ей хотелось сказать девочке правду и тем самым удостоверить собственное существование.
В камере содержалось шестьдесят семь женщин. Каждый день нескольких из них уводили – кого на допрос или избиение, а то и на казнь, кого переводили в другую тюрьму. И каждый день им на смену прибывали другие. Такой вот пыточный конвейер.
Ренина надзирательница был свирепой, настоящей садисткой, только и ждавшей повода обрушить на узницу свою связку ключей или хлыст. Она могла в любой момент и без повода напасть на заключенную и безжалостно избить ее. Не проходило и дня, чтобы она не спровоцировала такой повод на пустом месте. Когда кончится война, мы порвем ее на куски и бросим их на съедение собакам, фантазировали женщины, глотая свой гнев, застревавший в горле. Все откладывалось до окончания войны. Одна сокамерница рассказала Рене, что у этой надзирательницы с мужем до войны был маленький магазин, где они торговали расческами, зеркалами и игрушками, а также они продавали свой товар на базарах и ярмарках. В начале оккупации ее муж умер от голода, а надзирательница ушла из дома, сменила документы и стала фольксдойче. Ее статус изменился: из бедной вдовы она превратилась в «немку», во власти которой было пять сотен узниц. «Польские свиньи!» – бывало кричала она, избивая их. Гестаповцам нравился стиль ее работы.
Обычный дневной распорядок Рени был одновременно и утомительным, и пугающим. Она вставала в шесть утра. Женщины ходили мыться группами по десять человек; мыться нужно было в раковинах с холодной водой очень быстро, поскольку остальные ждали. В семь прибывала садистка, не дай бог кому-то было оказаться в это время в коридоре. Все строились в колонну по три человека в ряд, «староста» пересчитывала их и докладывала число заключенных двум своим гестаповским начальникам. После выдавали пятидесятиграммовый ломтик хлеба, каплю джема и кружку черного горького кофе. Дверь камеры запирали, и заключенные праздно сидели в ожидании, «завтрак» только растравлял, но ничуть не утолял аппетит, все считали минуты до одиннадцати, когда их выводили на получасовую прогулку во двор. Здесь они слышали свист хлыстов и звериные крики избиваемых, видели мужчин, которых вели на допрос или с допроса, – живые трупы с налитыми кровью выпученными глазами, забинтованными головами, выбитыми зубами, вывихнутыми руками-ногами, восковыми желтыми лицами, сморщенными телами, покрытыми шрамами, в разорванной одежде, сквозь прорехи которой просвечивала гниющая плоть. Иногда Реня видела, как в автобусы, отправляющиеся в Освенцим, грузят трупы. Она бы предпочла остаться в камере.
В камере стояла тишина. Никто не решался произнести ни слова. Надзиратели несли вахту в коридоре. У Рени от голода болел желудок. Каждая узница держала свою миску. Когда за дверью слышался лязг кастрюль, это означало полдень. Еду раздавали две обвиняемые в мелких преступлениях женщины в сопровождении вооруженной охраны. Все ждали, выстроившись в очередь. Надзирательница стояла в дверях. Несмотря на голод, от которого все дрожали, никто не толкался. «Порядок превыше всего», – так сухо описала Реня нацистскую тюремную систему.
В ее миску наливали жидкое варево из капусты и листьев цветной капусты. На поверхности плавали дохлые насекомые. Женщины выуживали червей насколько возможно и ели остальное. «Даже собаки не стали бы есть такой суп», – вспоминала Реня. Ложек ни у кого не было, так что всё, кроме жидкости, приходилось есть руками. Если узнице доставалось больше капустных листьев, чем обычно, она считала, что ей повезло, – на короткое время удастся заглушить голод. Некоторым, наоборот, доставалась только жидкость. Жаловаться на плохое обслуживание, саркастически отмечала Реня, к сожалению, было запрещено. Несколько часов после такой еды ей хотелось выблевать червей, съеденных с гнилыми овощами. Притом, что собственный живот казался набитым мешком, чувства сытости не было и в помине, она ощущала, как кишки сводило спазмами, и вспоминала, что поначалу отказывалась от тюремного супа. Теперь она мечтала, чтобы дали еще хоть немного…
После обеда узницы без дела сидели на нарах вдоль стены. Ожидание ужина казалось вечностью. Как только окажутся на свободе, думали женщины, – первым делом наедятся до тошноты. Они не мечтали о пирожных и деликатесах – только о куске хлеба, сосисках и супе без червей. «Но кому из нас суждено выйти отсюда живыми?» – об этом Реня старалась не думать.
В семь они выстраивались для ужина: сто граммов хлеба с маргарином и черный кофе. Они набрасывались на хлеб и выхлебывали кофе, чтобы заполнить пустоту в желудке. В девять – отбой. Но
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!