Князь Владимир - Юрий Никитин

Девушка мило улыбнулась Владимиру. Она была выше среднегороста, хотя рядом с Олафом выглядела карманной, с прямыми сильными плечами,Олаф высился рядом с ней как скала.

– Здравствуйте, Вольдемар.

Голос ее был музыкальный, женственный, но сильный. Взглядкарих глаз был чистый и смелый. Таких женщин Владимир встречал только в селах ималеньких городах, где у женщин больше свободы и где могут и вынуждены бываютза себя стоять, не ожидая помощи от городской стражи.

За спиной Владимира появились вооруженные люди. Феора неуспела рта раскрыть, как Олаф небрежным жестом отослал их прочь. Но что совсемсразило Владимира – викинга послушались беспрекословно. А когда кивком Олафразвернул одного и заставил вернуться с подносом, где исходили паром жареныеперепелки, Владимир ошалел вовсе. Светло-коричневая корочка еще шипела ипузырилась, сок сбегал на поднос желтыми душистыми струйками.

– Вольдемар, сейчас мы еще раз поужинаем!..

Владимир в удивлении покачал головой:

– Я уже наужинался на три дня вперед… Если не на год.Да и ты, судя по твоей роже, сегодня ужинал раз двенадцать… Тебя отпустили?

– На честное слово, – сказал Олаф гордо. – Слововикинга чего-то стоит!

– А здесь хотя бы знают, что викинги означаютразбойников?

– Ну не ипасписту же поверили? По-моему, стоит толькопосмотреть в мои честные глаза…

– Чтобы сразу ухватиться за карманы, – возразилВладимир.

Феора сказала укоризненно:

– Вы так жестоки к бедному Олафу! Он такойчувствительный…

– Он? – ахнул Владимир. – Разве что егошарахнуть бревном по голове!

– И такой предельно честный, – продолжала онагорячо, – когда отец позвал его на обед, ваш друг отказался! Он сказал,что обещал вас ждать в камере.

Олаф скалил зубы: у хольмградца нечасто бывал такойошарашенный вид. Нижней челюстью прямо по полу щелкает, пыль сгребает. Правда,такую удивительную девушку даже в Константинополе не встретишь…

– Прощайся, – сказал Владимир, – нам пораехать.

– В ночь? – удивился Олаф.

– Луна светит, – ответил Владимир хладнокровно.

– Ночью только ворье ездит!

– Я знаю, чем можно заниматься ночью, – сказалВладимир, бросив быстрый взгляд на Феору. – Но если ты не поедешь, я едуодин.

Олаф запротестовал:

– Погоди! Ты не понимаешь. Я не освобожден. Я все еще втюрьме. Мне разрешено только под честное слово покидать… на некоторое времясвою камеру. Но я должен возвращаться! Пока ты не привезешь доказательств, чтомы не разбойники.

Владимир зло смотрел на взволнованного Олафа. Пока его непускали к Могуте, пока он скакал под палящим солнцем, этот несчастный узникжрал в три горла жаренных в масле перепелок, играл в кости с начальникомтюрьмы, тискал его дочку, а теперь вдруг забоялся темноты?

– Я пошел, – сказал он.

– Вольдемар! – вскричал Олаф. – Погоди,вот-вот вернется начальник тюрьмы!

– Когда это будет?

– Утром, конечно.

– А когда у него наступает утро? После обеда? Искомоемогут найти раньше нас.

Олаф насторожился:

– Те, кто лезли к нам ночью?

– Ты догадлив. Если начальник тюрьмы верит тебе наслово, то пусть поверит и в мое слово, что я верну тебя завтра.

Олаф помялся:

– Понимаешь, Вольдемар… Я думаю, тебе лучше скажетмилая Феора. Нет, лучше я сам. Моя честность и мои великие достоинства благороднойдуши написаны на мне так крупно, что даже неграмотный прочтет сразу. Так мнесказали… ну, дали понять Феора и ее отец… А вот у тебя на лице написано такое,что даже черти разбегутся, чтобы не стать еще грешнее. Тебе нельзя доверить истарую бабушку на людной улице.

– Хватит, – оборвал Владимир. – Я еду один.Но тогда и найденное мы разделим с Могутой на двоих.

Олаф со смехом вскинул обе руки:

– Договорились!.. Но я тоже не обязан с тобой делитьсятем сокровищем, что отыскал сам. Верно?

Он обнял за плечи Феору. Владимир помрачнел: его настоящеесокровище сейчас в императорском дворце. Положить на него вот так откровенноруку – значит положить на плаху голову…

Конь его тащился нехотя, словно чувствовал неуверенностьвсадника. Владимир осматривал руины с тяжелым сердцем. Крохотная надежда, чтозаставила его принять предложение Могуты, трепетала, как огонек на ветру. Аветер становится холоднее, свирепее.

В рыбацкой деревушке, которую Могута указал как грань, закоторую его соратник никак уже не мог выбраться с сокровищем, он накормил коня,купил хлеба и головку сыра. От вина отказался, как и от жирного барашка. Старыйрыбак присматривался к нему подозрительно, а провожая за ворота, напутствовалнеожиданно:

– Ты из постоянно ищущих… Пусть счастье тебе улыбнетсяраньше, чем под старость!

– А Могута здесь бывал? – спросил Владимир,поддавшись внезапному желанию спросить именно это.

Старик смотрел еще подозрительнее:

– А тебе зачем?

Владимир молча бросил ему серебряную монету. Старик поймалее с неожиданной ловкостью, оглядел. Беззубое лицо дрогнуло в неувереннойулыбке:

– Ты не похож на других… Никто не тратит деньги тогда,когда можно получить ответ из-под плети!

– Такие ответы ведут к пропасти.

Старик кивнул:

– Да, под плетью отвечаешь то, что хотят, а не то, чтоесть на самом деле… Могута здесь не просто бывал. У него здесь осталась жена.Он всегда был в разъездах, однако тащил в семью каждый добытый ломоть хлеба… Ихотя погиб, не успев обвенчаться с нею в церкви, для нас они так и остались семьейМогуты…

Владимир ощутил, как его захлестывает знакомое возбуждениегончей, напавшей на след оленя… Старик отступил за порог, потянул на себядверь, но Владимир сунул ногу в щель:

– Вот тебе еще монета. Мне начинают нравиться твоирассказы…

Он в сопровождении Могуты приблизился ко входу в катакомбы.Щель была широка, четверка всадников проехала бы стремя в стремя. Скалысужались, смыкались над головой, но синее небо еще проглядывало сквозьпродырявленный, как сыр, свод.

– Здесь ломали камень больше тысячи лет, –объяснил Могута. – А потом здесь прятались христиане. Вся гора изъедена,как сыр мышами. Вот-вот рухнет, тогда здесь будет пропасть.

– Почему пропасть?

– Вглубь изгрызли тоже чуть ли не до ада.