Последний, кого ты любила - ЛДжей Эванс

ЛДжей Эванс

Последний, кого ты любила

Пролог

МЭДДОКС

Озеро мерцало в лунном свете. Тёплый ветерок поднимал крошечные волны, разбивая их на белую рябь, которая медленно катилась к берегу, где мы припарковались.

Мы сидели на заднем борту моего потрёпанного «Бронко», наши руки и тела были переплетены. Ноги МакКенны в джинсах небрежно лежали у меня на коленях, её голова покоилась на моём плече. Ковбойские сапоги валялись где-то позади, затерявшись в хаосе пледов и обёрток от еды. Я провёл пальцами по нежному изгибу её ступни, и она резко дёрнула её, смеясь.

— Только попробуй пощекотать меня ещё раз — останешься без носа, — дразнила она, её мягкий голос окутывал меня теплом.

Я и так знал, что она отдёрнет ногу. За десять лет я успел выучить, насколько она щекотки боится, но сделал это всё равно — просто чтобы разрядить атмосферу. Но ни звук её голоса, ни её запах, ни само её присутствие не могли заглушить ту боль, что поселилась во мне. Возможно, это был последний раз, когда я держал её вот так, и сердце кричало, будто могло изменить происходящее, просто сжавшись сильнее.

— Хочешь искупаться? — спросил я.

На улице всё ещё было душно, хотя солнце село несколько часов назад. Достаточно давно, чтобы сумеречные звуки насекомых и лесных зверей почти стихли, уступив место тишине. Такой же тишине, что наступит, когда она завтра уедет, а моя жизнь изменится навсегда.

В ответ она молча соскользнула с моих колен и начала снимать одежду. Под джинсами и лёгкой блузкой на ней был бикини, будто она заранее знала, что я попрошу об этом, о нас в воде. Я сглотнул, глядя на плавные изгибы её тела, такие знакомые, словно свои собственные. Опустил взгляд на себя — жилистое тело, закалённое годами работы на ранчо. Она всегда говорила, что мои мышцы — самые настоящие, созданные трудом. Будет ли кто-то ещё любить их так же, как она?

Я не был так подготовлен, как она, так что мне пришлось довольствоваться одними боксёрами. Когда я наконец скинул одежду, то снова взял её за руку, стараясь не отпускать её дольше, чем позволено, и повёл нас к воде, осторожно шагая по камням и веткам.

Когда я погрузился в прохладную воду, меня пробрал озноб. Но это было приятное облегчение от жары и тяжести дня. Жаль только, что вода могла охладить кожу, но не могла забрать тяжесть, поселившуюся внутри.

Мы поплыли к старому причалу, который кто-то соорудил посреди озера много лет назад. Мы не стали забираться наверх, а спрятались в тени. Она обвила мою талию своими длинными ногами, а я зацепился за свисающий с деревянных досок канат, удерживая нас на месте. И продолжал касаться её.

Она поцеловала меня. Влажно, горячо. Медленно, мучительно. Любовь и прощание сплелись в наших движениях, как пламя на фитиле петарды, горящее, горящее, горящее… пока, наконец, не взрывается ослепительным светом и звуком.

Пока не остаёмся только мы.

Она застонала мне в губы, когда мои пальцы скользнули под её бикини, находя те места, что жаждали моей ласки. Я тоже хотел застонать, но от другой боли. Хотел позволить слезам упасть в воду.

Но это было бы эгоистично. Я бы плакал не ради неё — только ради себя. И это было бы несправедливо. МакКенна заслуживала будущее, к которому стремилась, — её мечта стать врачом наконец-то начинала сбываться. Но её желание сбежать из этого города и от матери причиняло боль, потому что означало, что она сбегает и от меня, и от моей семьи — людей, которые любили её, укрывали, берегли.

Я знал, что этот момент неизбежен, но это не сделало его менее болезненным. Я хотел бы последовать за ней, но не мог. Моя жизнь была здесь — с семьёй, с ранчо, с моими мечтами о службе своему городу. Даже если бы дома всё было идеально, я не уверен, что смог бы уехать в место, где нельзя увидеть звёзды. Здесь они светили так ярко, будто их можно было взять в руку, положить в карман и забрать с собой.

Если бы меня заставили жить в городе, я бы сгорел, как далёкие солнца. А если бы заставили её остаться — она бы завяла, как розы, что я подарил ей на прошлой неделе. Прах к праху.

Мы любили друг друга сильнее, чем я когда-либо считал возможным, особенно если учесть, что мы были всего лишь двумя детьми, едва достигшими совершеннолетия. Я знал её улыбки, взгляды, настроения лучше, чем она сама, и наоборот. Но именно здесь дорога, по которой мы бежали рядом целое десятилетие, наконец разделялась. Горечь поднималась внутри меня, потому что я не был уверен, что наши пути когда-нибудь снова пересекутся.

— Я приеду к тебе, — сказал я, отрываясь от её губ. — На День благодарения или на весенние каникулы. Как получится.

Смогу ли я продержаться до весны, не видя её? Не касаясь её? Не любя её? Где я вообще найду деньги на поездку?

Она прижалась лбом к моему плечу, легко поцеловала меня туда, а потом подняла на меня глаза — полные боли, тоски.

— Мэддокс… — её голос дрогнул. — Колледж, медицинская школа, ординатура… Пройдёт не меньше одиннадцати лет, прежде чем я закончу учёбу. Я всегда буду твоей подругой. Я всегда буду любить тебя… но… — Из её груди вырвался сдавленный рыдающий звук, и я сглотнул, чувствуя, как в глазах жжёт от слёз.

— Ты хочешь расстаться. Ты даже не хочешь попробовать? — спросил я, ощущая горечь во рту.

Она ведь могла сделать выбор. Могла подать документы в Теннесийский университет, могла остаться ближе… Но даже пока я говорил это, я понимал, что не могла. МакКенна должна была оставить своё детство позади — даже если это означало оставить и меня.

Она обхватила ладонями мои щеки, нежно поцеловала меня.

— Ты самое лучшее в моей жизни. Моё самое дорогое воспоминание. Лучший подарок. Самый родной человек, — тихо сказала она.

Я больше не мог сдерживать слёзы. Я не знал, как её отпустить. Но придётся. Потому что не всегда уезжает ковбой.

Иногда уезжает девушка с золотым сиянием в волосах и таким ярким будущим, что сами боги могли бы позавидовать.

Это была моя МакКенна.

А завтра её уже не будет.

Не моей. А принадлежащей миру.