Екатерина Арагонская. Истинная королева - Элисон Уэйр

Потом ее постигло еще более страшное унижение.

В середине лета Генрих назначил день, когда будет жаловать дворянство разным достойным людям. По этому случаю устроили пышную церемонию в приемном зале дворца Брайдуэлл в Лондоне. Екатерина присутствовала там – сидела рядом с Генрихом, заставляла себя улыбаться и быть любезной, как будто дела идут превосходно. За спиной у нее стояли фрейлины. По залу, полному придворных, разносился взволнованный, выжидательный гул приглушенных разговоров. Сэр Томас Мор сосредоточенно разбирал стопку патентов, проверял, все ли в порядке. Наконец подал первый из них королю и кивнул.

Зазвучали трубы. Герольд у дверей прочистил горло.

– Лорд Рус! – провозгласил он.

Кузен Генриха Томас Меннерс, бородатый мужчина лет тридцати, очень похожий на короля, приблизился к помосту и преклонил колени. Мор возле Генриха зачитал вслух патент, делавший Меннерса его светлостью герцогом Ратлендом. Генрих поднялся, прикрепил к поясу Руса церемониальный меч, облачил его в накидку, надел ему на голову корону герцогства.

Потом вышел Генри Куртене, другой кузен короля, чтобы быть произведенным в маркиза Эксетера. Они с королем росли вместе, их матери были сестрами, а жена Куртене, Гертруда Блаунт, считалась одной из близких подруг Екатерины, так что королева радовалась за них обоих.

– Лорд Генрих Брэндон!

В зал вошел высокий рыцарь, неся на руках двухлетнего Генри Брэндона. Екатерина улыбнулась «королеве Франции». Как бы ей хотелось иметь такого милого мальчика! Генрих наклонился и погладил племянника по головке, а рыцарь, не спуская малыша с рук, опустился на колени, чтобы ребенка посвятили в дворянство. Для этого были изготовлены миниатюрные пояс, меч, накидка и корона. Екатерина заметила выражение лица Генриха, когда он производил племянника, названного в его честь, в герцоги Линкольна: всего на миг он утратил контроль над собой, и на лице его отобразилась тоска и даже глубокое внутреннее волнение. Екатерина подумала о маленьком братике и тезке этого мальчика, который умер три года назад в возрасте шести лет. «Королева Франции» тоже познала горе, но, по крайней мере, у нее остался живой сын. Екатерина помолилась о его здоровье.

– Сэр Томас Болейн!

Болейн в свою очередь прошагал к помосту и встал на колени. Этот человек с грубыми чертами лица и такой же грубой речью стал близким другом короля и много лет верно служил ему. Екатерина никогда не испытывала к нему особенно добрых чувств, но признавала, что он заслужил свои почести. Очевидно, другие тоже так считали: при его появлении по залу, как рябь по морской глади, пронесся приглушенный ропот. Когда Болейна произвели в виконты Рочфорда, за спиной у Екатерины кто-то пробормотал: «Плата за грехи!» Это была Анна Болейн, прощенная и вернувшаяся ко двору. Изумленная как самим замечанием, так и тем, что Анна осмелилась сделать его в адрес своего отца, Екатерина готова была повернуться и сделать ей замечание, однако объявление следующего имени заставило ее замереть на месте.

– Генри Фицрой!

Екатерина оцепенела. Возможно ли, чтобы Генрих прилюдно так унизил ее? Как он мог! Это возмутительно и жестоко – все равно что бросить ей в лицо упрек в несостоятельности. И все глазели на нее, пялились, выворачивали шеи, чтобы увидеть, как она отреагирует.

Екатерина взяла себя в руки. Она не доставит им этого удовольствия! Улыбка не сходила с ее лица, однако она не могла оторвать глаз от миловидного крепкого мальчика лет шести, который вышел, церемонно сопровождаемый тремя герцогами, и грациозно опустился на колени перед отцом, на которого был очень похож. А Мор оглашал целую череду почетных титулов – рыцарь благороднейшего ордена Подвязки, герцог Ноттингем, герцог Ричмонд, граф Сомерсет…

Екатерина ужаснулась. Это все королевские титулы! Отец Генриха до вступления на трон был герцогом Ричмондом, а имя Сомерсет навечно связано с его прославленными предками Бофортами. И все это отдано бастарду… Невыносимо! Улыбка на лице Екатерины закаменела. Королева понимала, что люди наблюдают за ней еще пристальнее, чем прежде, и что Уолси поглядывает на нее с самодовольной ухмылкой. Разумеется, ведь он был крестным отцом Фицроя. Нет сомнений, именно Уолси стоял за всем этим. Екатерина смотрела прямо перед собой, чувствуя, что щеки ее пылают от ярости. Как мог Генрих так обойтись с ней? Казалось, ее унижают намеренно. Или это наказание за неспособность родить сына?

До конца церемонии Екатерина сохраняла хладнокровие. Вот Генрих поцеловал сына и поздравил его с продвижением. С каким подобострастием этот мальчик взирает на отца! Королеву охватила жгучая, предосудительная для христианки ревность. Почему этот милый малыш не ее сын?

Она не могла ни взглянуть на Генриха, ни заговорить с ним, пока они сидели рядом за пиршественным столом и смотрели представление масок. Вернувшись наконец в свои покои, Екатерина испытала невероятное облегчение и несколько дней не покидала их, держа при себе дочь, чтобы та не услышала каких-нибудь сплетен и не начала задавать неприятных вопросов. О том, что Фицрою присвоено несколько высоких чинов, включая звание лорда верховного адмирала, Екатерине сообщила Маргарет Поул.

– Очевидно, король намерен дать ему воспитание, подобающее принцу в крупном государстве, – с горечью заметила Екатерина.

– Простите меня, мадам, но вам лучше знать, что говорят люди: по желанию короля он может быть вознесен еще выше. В это легко поверить.

Екатерина была опустошена. Генрих нанес ужасное оскорбление ей и их дочери; последнее простить было еще труднее. Тем не менее она понимала: все, что ей доступно, – это, не ропща, сохранять достоинство и терпеть. Когда Генрих, пожаловав к ней, даже не упомянул о юном Фицрое, она смолчала.

Стоял жаркий августовский день – слишком жаркий даже для Генриха, который намеревался отправиться на охоту. Вынужденная отсрочка привела его в дурное расположение духа: охотничий сезон уже начался, обычно в это время король отрывался от государственных дел и предавался своей страсти к преследованию дичи. Он мог загнать восемь и даже десять лошадей за день, и его придворные иногда жаловались, что король превращает охоту из развлечения в муку. Екатерина привыкла, что порой ее супруг за ужином по три-четыре часа хвастается своими успехами. Но сегодня он был беспокоен и мрачен.

– Карл написал мне, что каждый день носит изумрудный перстень, который вы прислали ему от Марии. – Она почувствовала необходимость чем-то его утешить. – Он с такой теплотой отзывается о ней.

Королева в это время проворно работала иглой, вышивая сложный узор черной нитью по белому полотну. Генрих любил, чтобы так были украшены манжеты и ворот его сорочек; теперь этой манере подражали все и всюду.

– Да, но продолжает настаивать, чтобы ее прислали в Испанию. – Генрих скинул дублет и закатал рукава рубашки.

– Вы не отпустите ее?

– Нет, я уже сказал, что она никуда не поедет до назначенного срока. Теперь Карл требует выплаты приданого в качестве жеста доброй воли. Я написал ему и напомнил, что в ближайшие три года это не предусмотрено.