Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

Ещё одно высказывание Бажанова:

«Если завтра Сталин сочтёт за благо меня ликвидировать, он поручит это Каннеру, и Каннер найдёт соответствующую технику».

Фрагмент из книги Троцкого «Моя жизнь»:

«Урну с прахом Склянского доставили в Москву. Никто не сомневался, что она будет замурована в кремлёвской стене на Красной площади, которая стала пантеоном революции. Но секретариат ЦК решил хоронить Склянского за городом. Прощальный визит Склянского ко мне был, таким образом, записан и учтён. Ненависть была перенесена на урну. Преодолевая брезгливость, я позвонил Молотову. Но решение осталось непреклонным».

Урна с прахом Склянского была захоронена на Новодевичьем кладбище. На церемонии прощания Троцкий сказал:

«Переплыв океан, он утонул в озере. Выйдя невредимым из Октябрьской революции, он погиб на мирной прогулке. Такова предательская игра судьбы».

Прошло всего две недели со дня гибели Склянского, а вопрос о нём уже был поставлен в повестку дня заседания политбюро (присутствовали Зиновьев, Каменев, Молотов и Калинин):

«8. Об архиве тов. Склянского (тов. Товстуха)».

Иван Павлович Товстуха был секретарём Сталина («по полутёмным делам»). Кремлёвские вожди торопились получить дополнительную информацию, которая компрометировала бы бывшего шефа погибшего – Троцкого:

«Для разбора архива тов. Склянского создать комиссию в составе тт. Товстухи, брата т. Склянского т. Верова и т. Ленгника.

Связь за т. Товстухой».

Большевик с дореволюционным стажем Фридрих Вильгельмович Ленгник был членом Центральной Контрольной Комиссии РКП(б).

17 сентября опросом членов политбюро было решено:

«36. Утвердить протокол комиссии по разбору архива т. Склянского».

Вот фрагменты этого протокола:

«Комиссия политбюро в составе тт. Ленгника, Товстухи и Верова 15 сентября 1925 года произвела в помещении правления Моссукна вскрытие сейфа и трёх ящиков письменного стола, принадлежавших т. Склянскому…

4) В сейфе был найден портфель со следующими документами:

а) переписка т. Склянского с В. И. Лениным…

в) переписка тов. Ленина с т. Троцким…

е) копия записки без подписи, начинающаяся: «План снабжения на 1923 г. был сорван текучестью…»,

ж) копии протокола, касающегося вопроса текучести в армии,

л) визитная карточка т. Троцкого с письмом на имя Склянского частного характера».

Документы, представлявшие особый интерес для кремлёвской «тройки», в этот протокол наверняка включены не были. Склянского в Москве больше не вспоминали.

А до Хургина и вовсе никому не было дела.

Но в Америке о нём скорбели.

Бенгт Янгфельдт:

«В русской диаспоре Нью-Йорка гибель Хургина вызвала горе и смятение. Он был весьма популярен, и никто не верил в его случайную смерть».

Аркадий Ваксберг:

«Хургин отечески опекал Маяковского в Америке, был ему в Нью-Йорке самой надёжной опорой. Это он… устраивал его поездки по стране. Он же пытался пробить ему итальянскую визу».

Шахно Эпштейн:

«Маяковский не отходил от гроба, стоявшего несколько дней в Нью-Йорке. Тысячи людей прошли мимо гроба, и высокая фигура Маяковского возвышалась над ними как символ скорби. Он очень глубоко переживал смерть товарища Хургина, хотя до Америки Маяковский почти не знал его. Когда «Форвертс» высказал брутальным и циничным образом свою радость по поводу трагической смерти Хургина, Маяковский был совершенно взбешён: он искал, чем бы усмирить свой гнев, и был готов на открытый скандал; и только чувство самоконтроля удержало Маяковского от этого».

Ещё одна фраза о Маяковском у Бенгта Янгфельдта:

«Он также произнёс речь на траурной церемонии и нёс урну с прахом Хургина на пароход, отбывавший в Россию».

Вот, собственно, и вся информация об этой трагической истории, которую излагают практически все биографы Маяковского. Но все они почему-то упускают из виду одно чрезвычайно важное обстоятельство – ведь должность Хургина (председатель правления акционерного общества «Амторг») имела ещё и некую закрытую (или, как назвал бы её Борис Бажанов, «тёмную») сторону – он являлся ещё и резидентом ОГПУ в Соединённых Штатах.

Если Сталин (или кто-то другой из кремлёвской «тройки») действительно дал указание ликвидировать Склянского, то Григорий Каннер и Генрих Ягода должны были, прежде всего, известить об этом Исайю Хургина. Лично ему должен был поступить приказ об устранении неугодного кремлёвским вождям человека.

Кстати, не для участия ли в этой секретной гепеушной акции так настойчиво продвигался в Соединённые Штаты Владимир Маяковский?

Таким образом, если Исайя Яковлевич Хургин получил сверхсекретный приказ из Москвы (сделать всё от него зависящее, чтобы Склянский живым на родину не вернулся), то от него уже зависело, как это распоряжение выполнить. И, немного поразмыслив, глава Амторга, видимо, решил, что высокого (но нежелательного Кремлю) гостя следует утопить.

Резидент ОГПУ в Соединённых Штатах вполне мог привлечь к участию в этой секретной операции и прибывшего в Нью-Йорк Маяковского, сотрудника ОГПУ. Владимир Владимирович вряд ли был ознакомлен со всеми деталями предстоявшей операции. А то, чем ей предстояло завершиться, он наверняка не знал. Но на совещание у озера Лонг-Лэйк его должны были пригласить.

О том, какая именно роль в этой гепеушной акции отводилась Маяковскому, мы, наверное, никогда не узнаем.

А Эфраим Склянский оказался слишком крепким орешком – хотя и утонул, но сумел утянуть вместе с собой и своего «топителя».

Все это версии напрашиваются сами собой. Подтвердить их или опровергнуть могут лишь документы из лубянских архивов, которые в обозримом будущем вряд ли будут обнародованы. Так что трагедия, случившаяся на озере Лонг-Лэйк осенью 1925 года, ещё надолго останется тайной за ста семью печатями.

Поэтому поищем ещё какие-нибудь следы, которые помогут раскрыть (или хотя бы немного приоткрыть) эту давнюю гепеушную тайну.

Косвенным подтверждением того, что к этому трагическому происшествию причастно ОГПУ, является и молчание самого Маяковского. О своей поездке в Америку он написал немало стихов и прозы, включая многостраничный очерк «Моё открытие Америки». Поэт рассказывал о многом: об американцах и американках, о белых и неграх, о небоскрёбах и лачугах, об автомобилях и поездах. И только о «случайной» трагедии, жертвой которой стал один из создателей Красной армии, а во время болезни Троцкого являвшийся её фактическим главой (и руководителем Реввоенсовета), Маяковский не проронил ни слова.