Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

тип отправил меня в госпиталь, так? Но клянусь: чувства мои не были задеты. – Он пристально посмотрел на Джона. – Я почувствовал облегчение. Можешь поверить в это? Я всего лишь почувствовал сраное облегчение. Облегчение…

– Потому что все наконец-то обрело смысл, – проговорил Джон.

Эмилио наклонил голову:

– Да. Все наконец обрело смысл. Да, еще болело, но все обрело смысл.

– И поэтому ты хочешь вернуться назад. На Ракхат. Чтобы увидеть, что все обрело смысл?

– Я? Я хочу? Вернуться назад? – воскликнул Эмилио. Полную боли гримасу почти немедленно сменила самая обыкновенная усталость. Он посмотрел на пол тренировочного зала, затем покачал головой, тряхнув прямыми, как кость, волосами, теперь скорее серебряными, чем черными, свалившимися на налитые кровью от усталости глаза.

– Я все думаю об этой евангельской строчке: если кто-то попросил тебя идти с ним милю, иди две. Может быть, наш полет и есть та самая дополнительная миля. Возможно, я должен дать ему дополнительный шанс, – негромко проговорил Эмилио. – Я могу вытерпеть многое, если только сумею понять причину… A понять ее я смогу только в одном месте.

Он надолго задумался.

– Джон, когда вы окажетесь на Ракхате, все, что у вас будет, – это собственные знания и умения, с помощью которых тебе и твоим спутникам придется решать задачи, которые сейчас вы не способны представить себе или предвидеть… проблемы, решения которых нельзя вымолить, купить, найти обманом или даже выбить пулями. Если я утаю информацию от Карло и его людей и если по незнанию их произойдет какое-нибудь несчастье, ответственность ляжет на меня. А я не хочу принимать ее на свои плечи.

Глубоко вздохнув он спросил:

– Ты слышал, что сказал Карло? До нашего разговора? Что я боюсь?

Кандотти кивнул.

– Джон, я не просто боюсь, я в полном ужасе, меня буквально трясет от страха, – проговорил он, подчеркивая смехом весь кошмар своих чувств, стараясь удержать еще не пролитые слезы, уже наполнявшие его черные глаза. – Даже с Джиной… не знаю, может, все обернулось к лучшему, но кошмары мне снились даже при ней. A теперь что… Господи Иисусе! Они стали страшнее, чем когда бы то ни было! Иногда мне кажется: может, так действительно лучше. Мои крики пугали бы Селестину, понимаешь? И какая это жизнь для подростка, если ее отчим каждую ночь вопит как резаный? – спросил он уже почти лишившимся звука голосом. – Может, так для нее действительно лучше.

– Возможно, – с сомнением проговорил Джон, – но и то, что есть, не лучше?

– Да, не лучше, – согласился Эмилио. – Но другого мне не предложено.

Он посмотрел на Джона, бесконечно благодарный другу за то, что он обошелся без банальностей, без неуклюжих попыток утешить его. С дрожью вздохнув, он овладел собой.

– Джон, я… Слушай, ты…

– Забудем, – сказал Джон и подумал: «Для этого я и нужен здесь».

Сандос поднялся на ноги и вновь вернулся на беговую дорожку. Не сразу последовав его примеру, Джон также встал и направился в свою каюту, где немедленно бесформенной грудой конечностей рухнул на койку и прикрыл глаза ладонями, постаравшись представить себе все способы борьбы с незаслуженной болью. Попросить помощи у Всевышнего. Вспомнить о муках Господа на кресте. Глотнуть привычного бромчика: Бог никогда не возлагает на нас непосильные задачи… без причины не происходит ничего. Джон Кандотти знал по собственному опыту, что старинные максимы удовлетворяли некоторых людей. Однако, как приходский священник, он часто сталкивался со случаями, когда вера в Бога налагала дополнительные бремена на добрых людей, брошенных на колени какой-нибудь безумной трагедией. Атеист мог оказаться не менее ошеломленным подобным событием, однако неверующие часто принимали такие вещи спокойно, согласно тезису: попадать в дерьмо случается всем, и вот это вот конкретное дерьмо свалилось именно нам на голову. Верующему часто бывало труднее подняться на ноги именно потому, что ему приходилось согласовать Господню любовь и заботу с произошедшим глупым, жутким, необратимым фактом.

– Вера должна даровать утешение, отче! – вопияла однажды, обращаясь к нему осиротевшая мать, рыдавшая над могилой собственного ребенка. – Как Бог мог позволить этому совершиться?

И все его молитвы, все его надежды с воем уносил ветер. Он был тогда так молод. Прошло всего несколько недель после рукоположения, такой наивный и простодушный.

Это были его первые похороны, и он полагал, что хорошо справился со своими обязанностями, не запнулся ни в одной молитве, внимал горю скорбящих, готовый утешить их.

– Ученики и сама Мария, стоя у креста, должно быть, переживали такие же чувства, как те, что испытываете вы сейчас, – проговорил он, впечатленный собственным мягким голосом, полным любовного попечения.

– А мне какого хрена с того? – отрезала мать, глядя на него пылающими глазами. – Моя девочка умерла, и она не воскреснет через три дня. И я плевать хотела на всеобщее воскресение в конце этого чертового мира, потому что она нужна мне здесь и сейчас… – Слезы высохли, уступив место истинно стальному гневу. –  Богу придется за многое ответить, – оскалилась она. – Вот что я могу сказать вам, святой отец. Богу придется за многое ответить.

«Отец и брат, – думал он. – Не с них ли начались несчастья Эмилио? С отца, на которого он имел право рассчитывать, и брата, который мог бы стать для него образцом. Долго ли он сопротивлялся Духу? – подумал Джон. – Как долго он защищал себя от опасения, от страха, что Бог окажется вздорной сказочкой, что религия – всего лишь вздор? Какая же отвага потребовалась ему… чтобы призвать ту силу, которую требует вера? И в каком пекле находит Эмилио силу надеяться на то, что, быть может, его жизнь обретет смысл? Что, если он просто заставит себя слушать, Господь, быть может, сам все объяснит ему.

Но что, если Бог объяснит и окажется, что во всем произошедшем с ним виноват сам Эмилио?» – подумал Джон. Речь не о садах-огородах – весь экипаж «Стеллы Марис» согласился выращивать их, и никто не мог предвидеть, к чему приведет это желание. Но потом… что, если Эмилио сказал нечто такое, что было превратно понято на Ракхате?

«Боже, – помолился Джон, – не пойми так, что я советую Тебе, что делать, но если Эмилио каким-то образом сам навлек на себя эти акты насилия, a потом из-за этого умерла Аскама, сделай так, чтобы он никогда не понял своей вины, хорошо? Я знаю, что Тебе известно, что может вынести человек, но, по-моему, Ты здесь хватил лишнего. Или, быть может, помоги ему найти смысл своей жизни. Помоги ему. Вот чего я прошу. Просто помоги ему. Он и так делает все, что