Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

теперь регент! – проговорила она тоном, который он имел полное право истолковать как убедительный. – Доспех в фургоне.

Посему он стащил с себя свой простой серый балахон, отложил его в сторону и постарался припомнить знания, которым без особенного интереса внимал когда-то в качестве молодого рештара, наделенного сомнительным рангом. В результате воздействия зелья или по простой забывчивости он не мог вспомнить, как надо надевать доспех. Униженный, с покрасневшими глазами, Атаанси пытался найти утешение в насмешке, для чего поворачивал не той стороной поножи для своего злосчастного дяди, развеселив тем самым камердинера руна, застегивавшего пряжки.

– Нам придется идти. Надень сапоги, – приказала ему Та’ана, пока он возился с кирасой. Все судоходные реки к югу от Мо’арла теперь полностью контролировались мятежными руна. – И возьми с собой мазь от ожогов.

Шетри был еще слишком одурманен и не сумел сказать, что ноги его привыкли к ходьбе.

Он подолгу ходил каждый день, собирая психотропные травы и минералы, которые можно было растирать, как пигменты для красок; он даже не подумал спросить, кто обжегся.

Так Шетри Лаакс начал свой путь на север посреди ярких ореолов, окружавших каждый твердый предмет, номинально командуя двором своей сестры, но на деле следуя указаниям служанки-руна, знавшей дорогу и фактически возглавлявшей путь. «Фарс, – думал он на каждом шагу в первый день своего похода. – Какой нелепый фарс».

Однако проведя под открытым небом полный второй день пути, Шетри понял достаточно много, что позволило ему оценить немногословную отвагу своей сестры, узнал он и о том, зачем понадобилась мазь от ожогов. Та’ана оставалась в своем пылавшем владении до последнего мгновения, собирая своих людей и организовывая их уход при свете пожара с отвагой, рожденной отчаянием.

Подожжен был весь город – даже кварталы, населенные слугами-руна, чью доброту и привязанность Та’ана воспитывала в расчете на то, что однажды война сама придет к ней в дом. Она и ее дети остались в живых только благодаря слугам-руна, вывезшим остатки семьи в фургоне с двойным дном – давным-давно приготовленном для такого случая, – внешне груженном награбленным добром, но на деле провиантом и семейными ценностями, в том числе помятым и покрытым копотью доспехом Нра’ила.

Известная служанке, едва заметная дорога пролегала мимо догоравших руин нескольких других городов. Ни одного из мужчин жана’ата старше шестнадцати лет не осталось в живых; только время от времени им попадался на пути плачущий ребенок или голодная женщина. Некоторые из них страдали от ожогов, слишком тяжелых для того, чтобы их можно было спасти; таким Шетри даровал покой, а потом сжигал тела на кострах, воспламененных от угольев их собственных домов. Остальных, как и сестру, он лечил от ожогов, a Та’ана принимала всех и каждого в свой походный обиход, не считаясь ни с происхождением, ни с рангом.

– Еще одного мы не прокормим, – говорил Шетри всякий раз, когда очередной беженец пополнял его отряд.

– С голода не умрем, – настаивала Та’ана. – Голод еще не самое страшное.

Однако продвижение их замедлилось, и они собрали больше народа, чем можно было прокормить припасами из фургона. Ночи беженцев наполняли кошмары, то одному, то другому снился пожар, их крики будили остальных; днями борьба усталости и страха определяла скорость движения. На пятый день голова Шетри прояснилась, и он осознал, что можно прирезать одного из пришлых руна. На девятый день они бросили фургон. Теперь все, слуги и господа, что-то несли, кто ребенка, кто пищу, кто нужные в пути вещи.

Теперь, после стольких дней бегства, но так и не достигнув безопасного места, маленький отряд ощутил, что количество в нем руна и жана’ата опасно не уравновешено. Чем больше беженцев принимала Та’ана, тем медленнее они шли и тем чаще приходилось им убивать; предшествующей ночью еще двое слуг-руна бежали из лагеря.

«На такой скорости мы никогда не доберемся до Инброкар-города», – подумал Шетри, глянув наверх, на край обрыва утеса, за которым пряталась неизвестная девушка. Он повернулся к сестре, надеясь, что та не заметила новую беженку, однако Та’ана уже стояла, сбросив на плечи вуаль и наставив вперед уши.

– Приведи ее, – сказала Та’ана.

– Скоро стемнеет!

– Значит, ступай за ней прямо сейчас.

– Спускайся вниз, девушка! – крикнул Шетри, повернувшись лицом к утесу. Ответа не последовало.

Он посмотрел на сестру, ответившую ему бескомпромиссным взглядом.

– Ну, ладно, – пробормотал он, поманив к себе камердинера движением уха, чтобы тот помог ему вылезти из доспеха. Та’ана заслужила повиновение; и Шетри, не слишком знакомый с правилами лидерства, предоставил его сестре.

Освободившись от веса доспеха, он направился по руслу реки, ступая осторожно, стараясь не привлечь к себе внимания пары кранил, фыркавших и возившихся на мелководье вверх по течению, а потом остановился и посмотрел вверх, на край обрыва, за которым в последний раз видел эту необычную девушку. Уступ не был отвесным. Отваливавшиеся от него каменные блоки спускались к воде, образуя некоторое подобие лестницы на первых двух третях подъема, после чего уступали место вертикали, на глазах превращавшейся в отвесную. Простое ожидание нелепой смерти пару раз уступило место почти полной уверенности в ней, так что Шетри Лаакс находился в особо неприятном расположении духа – одновременно пребывая на середине, во всяком случае, масштабного и почти всеобъемлющего и искреннего проклятия, призывавшего мор, увечье, скорби, понос и чесотку на всякую живую тварь, обитающую к востоку и западу от реки Пон, когда перед ним возникло лицо, которое вполне способно оказаться не чем иным, как следствием воздействия одного из наркотиков школы Сти.

– Не упади, – посоветовала ему девица, когда он оказался на краю уступа, ощущая, как алчут его легкие и ступни, первые – воздуха, а вторые – опоры.

Какое-то время он в ошеломлении взирал на эту молодую особу, находившуюся не просто без вуали, но в полной наготе. Смущенный превыше всякого описания, он наконец отвел глаза от зрелища только для того, чтобы узреть сидевший на земле рядом с ней некий безносый, бесхвостый, покрытый язвочками продукт нездорового воображения.

– Брат этой болен, – пояснила девица.

Шетри внимал ей, развесив уши, и не сразу заметил, что пошатнулся. Резким, но неизящным движением он восстановил равновесие, опершись на корявый куст, росший горизонтально из трещины в камне, и без всякой задержки перепрыгнул на край обрыва.

– Госпожа моя, – упав на живот, выдохнул он краткое приветствие. – Твой брат? – Девушка смотрела на него, не понимая. – Твой брат? – повторил он на кухонной руанже. Она ответила жестом, подняв подбородок.

Скорчившийся, скрестивший ноги, обхвативший себя костлявыми руками «брат», очевидно, был заживо освежеван на редкость неумелым охотником. Крошечный нос его