Князь Владимир - Юрий Никитин

– Ты очень быстр умом, сенатор. Никто бы так быстро непонял. Что моему брату Ярополку император? Он пытался достать меня!

– Ярополк – это кто?

– Он сейчас великий князь Киевский.

Сенатор наморщил лоб:

– Я что-то не понял. Ты хочешь покинуть Константинопольвовсе? Покинуть империю?

– Ты угадал. Но не просто покинуть, а вернуться народину.

– Ты не похож на человека, который убоялся.

– Кто сказал, что я убоялся? Но я человек, сенатор. Я –человек.

Глаза сенатора были острые, как буравчики.

– Мы все человеки.

– Скажи это гипербореям, они засмеются тебе в лицо. А я– человек! Для нас жизненно важно – дают нам жизнь как подачку или выбираем каксвободные. Еще не понял? Ты обеспокоен тем, о чем сейчас не говоришь, моимкажущимся усилением при дворце.

Сенатор проговорил со сдержанной насмешкой:

– Почему кажущимся? Император Анастасий, кстати, извашего леса, был простым солдатом при этом же дворце. Но его полюбила женаимператора. Вдвоем убили мужа прямо в спальне, и Анастасий надел корону.Неплохим был императором, но… я хочу плавной смены на тронах. Законной сменыили хотя бы внешне законной. Потрясения расшатывают империю. Потому, еслиговорить прямо, ты опаснее бунтующих полководцев на юге, восставших провинцийна востоке, хуже вторжения арабов!

Владимир сказал медленно:

– Посмотри на меня, сенатор. Посмотри!

Он стоял перед ним рослый и могучий, настоящий ипаспист, нов его лице была та мощь, которая из простых солдат империи делает полководцев,а то и базилевсов. В глазах горел мрачный огонь, такой человек опаснее арабов ибунтовщиков-стратигов, такого надо убрать как можно быстрее, не считаясь спотерями, и затратами, и опасностями…

Владимир покачал головой. Он видел, что думает сенатор, нетак уж ромеи и наловчились скрывать свои чувства. Но сенатор не понимает, чтоон еще опаснее. Потому что ему не нужна корона императора Римской империи. Ненужен трон, не нужны скипетр и держава императоров. Ему нужно больше, намногобольше. А для этого придется взять всю империю целиком.

Но об этом даже думать нельзя в присутствии ромеев.

– Я гиперборей, – сказал он, заставляя голосдрогнуть от ярости. – Разве не видишь? Я человек, а у нас мужчина своюгордость ставит высоко. Это Юстиниан был славянином, он воспользовался протекциейсвоего дяди Юстина – нет позора принять помощь от сильного вождя, но позорприбегать к помощи женщины! Я не могу довольствоваться ни крадеными ласками, очем ты догадываешься, ни даже робкими шажками к трону, ведомый женской рукой. Я– гиперборей. На этот раз я не буду скрываться в дальних южных землях. Я ужеготов идти навстречу своему брату.

Церетус молчал, его сухие руки бесцельно передвигали постолу книги, перья, чернильницу. Владимир затаил дыхание. Брови сенаторадвигались, он морщился, словно мысли его были похожи на дождевых червей и он струдом ловил их за покрытые слизью хвосты. За дверью послышались тяжелые шаги.Церетус вздрогнул, кивнул в направлении коридора:

– А что он?

– Разве мой друг опасен?

Тонкие губы Церетуса впервые дрогнули в усмешке.

– Золотоволосый бык весел и беспечен. Он всем доволен,его не сжигает черный огонь, как тебя. У него нет врагов, а любят его все.Побольше бы таких! Я ему тоже не враг… Ладно, Вольдемар. Ты меня почти убедил.Похоже, один корабль – это не самая большая плата за спасение империи. ВторогоЮстиниана наша страна не переживет! И прав был великий Цезарь: лучше бытьпервым в деревне, чем вторым в городе.

Владимир поднялся. Усталость и страшное напряжение медленнопокидали его тело.

– Я думаю только о мести, – ответил он хриплымяростным голосом. – Все остальное так мало.

Он выдержал испытующий взгляд сенатора, в этот миг старалсядаже не думать об Анне, чтобы пытливый взор не уловил опасные мысли.

Когда он уходил, Церетус долго смотрел вслед. Месть местью,но когда месть искупается в крови, остановишь ли такого человека? Либо вернетсяв империю, либо… от этой мысли холодная дрожь свела судорогой внутренности…создаст там, в дикой Гиперборее, собственную империю!

«Я врал ему», – думал Владимир со стыдом и злостью.Врал, как заправский ромей, не дрогнув лицом и не мигнув глазом. Но в самомделе, что-то немужское – прокрадываться воровски к любимой женщине. И хотя длябольшинства это лишь повод для бахвальства в мужской компании за кувшином вина,но все же, все же…

По спине пробежала невидимая холодная ящерица. Вздулисьпупырышки, словно пахнуло из сырой могилы. Разве можно о таком даже грезить?Нет, это у мальчишки были только грезы, а у него уже мечта, пусть почти недостижимая.

– Я все равно тебя возьму, – прошептал он.Незримая рука перехватила горло, стало трудно дышать, но он выдавил наперекор:– Теперь уже с Царьградом вместе!

Днем он охранял коридор Палатия, шлем скрывал кровоподтеки,но вечером маленькая служанка снова привела его в царственные покои принцессы.Анна вскрикнула, увидев его лицо. Владимир чувствовал, что ссадины покрылиськорочкой, но кровоподтеки только-только начинают терять синеву.

– Я слышала, – сказала она тихо, – что противтебя что-то затевается. Но я не думала, что это так серьезно.

– Это еще не смерть, – сказал он мягко. – Ямогу еще что-то делать.

Она вскрикнула печально:

– Ты не сможешь! Если против тебя затевают что-то силы,стоящие близко к Палатию, то что может одинокий этериот?

– Я не одинок, – возразил он.

Печальная улыбка тронула ее губы.

– Даже если с тобой пойдет в огонь и воду такойотважный друг, как Олаф. Уходи, Вольдемар. Ты успел получить какие-то деньги, ая принесу тебе свои драгоценности. Ты сможешь на них купить и земли, и виллы, имного рабов.

Владимир не мог оторвать глаз от ее бледного лица с большимитревожными глазами.

– Ты так хочешь… чтобы я уехал?

– Я хочу, – возразила она, – чтобы ты жил!

От окошка послышался легкий свист. Мелькнул платок маленькойслужанки. Владимир попятился, надо уходить, но с его губ сорвалось горячее:

– Разве я буду жив, если не будет тебя?

– Уходи, любимый, – донесся ее умоляющийшепот. – Когда такие силы, то что может один человек?

Уже с порога он ответил негромко, не надеясь, что она услышит:

– Иногда один человек… может очень много.

Возвращаясь, ощутил острый укол в груди. Морщась, потерладонями пластины мышц, смутно удивился. Знал боль только от ушибов, падения сконя, тяжелых ударов, которые доспехи лишь смягчают… Но чтобы вот так…