Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

Через десять минут мы везли его домой в картонной переноске. Пожертвовали приюту двадцать пять долларов и уже с опаской думали, что же это за кот такой, без документов и родословной. Себастиан выбрался из коробки, не проехали мы и пяти миль от приюта. Сначала из проделанного им отверстия высунулись уши, затем показались зеленые глаза, широко открытые и любопытные, и, наконец, вся морда с белой маской вокруг носа и рта. Себастиан вскарабкался на заднее сиденье и огляделся.

— Черт! — воскликнул я.

Но кот только вскочил в нишу заднего окна и растянулся там, чтобы наблюдать проносящиеся мимо пейзажи. Ни разу не издал ни звука и даже и не думал метаться повсюду, как это делают другие кошки, ополоумевшие от того, что находятся в движущемся автомобиле. Просто сидел там, глядя большими зелеными глазами, вбирая в себя все вокруг. Себастиан никогда не боялся автомобилей. Однажды утром — это было после того, как мы переехали в Калузу — я ехал в машине на работу и вдруг услышал у себя за спиной какой-то звук. Обернулся и увидел Себастиана, который восседал на заднем сиденье. Я усмехнулся и сказал: «Эй, что ты там делаешь?» Кот моргнул. Джоанна играла с ним как со щенком. В прятки, в игры с веревочкой или клубком, в гонки по лужайке. Как-то раз пришла в спальню и, сияя, рассказала об игре, в которую они играли с Себастианом: «Нам было так весело! Я гонялась за ним по всему дивану, а он смеялся и смеялся». Она верила, что кот смеялся, боюсь, я тоже верил. Почему-то, может, потому, что мы взяли его накануне Дня святого Патрика, все считали, будто Себастиан ирландец. Я иногда говорил с ним с густым ирландским акцентом, а он переворачивался на спину, показывая самое белоснежное, мягкое и пушистое пузо на свете, и я щекотал его — и, да, он смеялся. Точно — смеялся.

Я любил этого кота всем сердцем.

Ветеринарная клиника находилась на улице с тремя парковками для подержанных машин и магазином, торгующим моделями самолетов. Я припарковался рядом с «Шевроле», в котором узнал автомобиль миссис Танненбаум, и направился к двери. Из собачьих вольеров за зданием из красного кирпича доносился лай и визг. Моей первой мыслью было — как весь этот собачий шум действует, наверное, на нервы Себастиана. А потом понял, что он, конечно, еще без сознания, и невольно замедлил шаг. Мне не хотелось открывать дверь. Я боялся, что, как только я войду внутрь, кто-нибудь сообщит мне, что Себастиан умер.

Напротив входной двери стоял стол. За ним сидела медсестра в накрахмаленном белом халате. Она подняла голову, когда я вошел. Джоанна и миссис Танненбаум расположились на скамье возле стены. Над их головами висела картина в раме, изображающая кокер-спаниеля. Я шагнул к дочери, сел рядом и обнял ее.

— Как он? — спросил я.

— Они все еще занимаются им.

Я наклонился вперед и сказал:

— Миссис Танненбаум, не могу выразить, насколько я вам благодарен.

— Рада, что смогла быть полезной, — промолвила она.

Ее звали Гертруда. Но я никогда не называл ее по имени. Ей было семьдесят два года, однако выглядела она на шестьдесят и знала о яхтах больше, чем любой мужчина. Ее муж умер десять лет назад, оставив ей двухдизельную «Мэтьюз мистик», которой она не умела управлять. Гертруда поступила на дополнительные курсы по безопасному управлению яхтами береговой охраны и через год повела эту яхту из Калузы через Шарлот-Харбор в Калузахэтчи-Ривер, а затем в Лейк-Окичоби и Сент-Люси-кэнал, через весь штат, в Стюарт и Лейк-Уорт, а там мимо Гольфстрима к Бимини. У нее были волосы цвета лаванды и синие глаза, она была маленькая и худенькая, но когда укрощала свою сорокашестифутовую посудину, заводя ее в док, можно было подумать, будто она на борту авианосца.

— Расскажи, что случилось, — попросила я дочь.

— Я вернулась из школы около половины четвертого, — начала Джоанна, — и стала искать Себастиана, но его нигде не было. Я пошла к почтовому ящику, посмотреть, нет ли чего-нибудь для меня, и случайно взглянула на противоположную сторону улицы. Знаешь, где большое золотое дерево на газоне доктора Лэтти? Прямо там, возле обочины, я и нашла Себастиана, он лежал в канаве. Сначала я подумала… что он… играет в какую-то игру со мной. А потом увидела кровь… Господи, папа, я не знала, что делать! Я побежала к нему, сказала: «Себастиан, что… что с тобой, маленький мой?» И его глаза — он взглянул вверх так, как он иногда глядит, когда дремлет, ты знаешь, и у него все время было сонное выражение мордочки… только… ох, папа, он выглядел таким странным и ослабевшим, что я не знала, как поступить и чем ему помочь. Я вернулась обратно домой и позвонила тебе на работу, но мне сказали, что ты уехал на катер. Что ты там делал, папа?

— Разговаривал с девушкой Майкла, — объяснил я, что было отчасти правдой. Но только до трех тридцати.

Я ушел с катера и был на самом деле в постели с Агги. Я опять подумал об алиби Джейми на прошлую ночь. Убили бы его жену и детей, если бы он отправился домой в одиннадцать, вместо того чтобы пойти в коттедж на пляже, который они снимали с женой хирурга? И точно так же, смог ли бы я помочь Себастиану, если бы находился на работе, когда звонила Джоанна?

— Я не знала, что делать, — продолжила дочь. — Не знала, где мама, и не могла связаться с тобой, поэтому я пошла в спальню и нажала кнопку тревоги. Я подумала, что все прибегут. Мистер Сомз, сосед, пришел, а потом и миссис Танненбаум.

— А я услышала сирену и подумала сначала, что какие-то сумасшедшие явились грабить дом белым днем. Такое тоже случается, поверьте.

— Она подкатила тачку к обочине, где лежал Себастиан.

— Мы очень осторожно подняли его. Сделали носилки из доски, которая была у меня в гараже. Мы чуть-чуть приподняли кота, чтобы можно было переложить на носилки.

— Потом мы сразу уехали. Я знала, куда ехать, поскольку была здесь, когда ему последний раз делали прививки.

— Что сказал доктор Реслер?

— Папочка, он сомневается, что Себастиан выживет.

— Он так и сказал?

— Да, папа.

Добавить к этому было нечего. Я высказал предположение, что миссис Танненбаум, наверное, хочет вернуться домой, и еще раз поблагодарил ее, а она попросила меня позвонить ей, как только мы вернемся. Мы остались вдвоем: моя дочь и я. Я держал ее за руку. В противоположном конце комнаты медсестра вкладывала в конверты какие-то бумаги, очевидно счета. Справа от нее находилась закрытая дверь. Слева от двери — аквариум с тропическими рыбками. Воздушные пузырьки постоянно поднимались кверху.

Последний раз я был в больнице два года назад, когда умерла мать Сьюзен. Ей было пятьдесят шесть лет, она никогда в жизни не выкурила ни одной сигареты, но оба ее легких были изъедены раком. Ей сделали биопсию и зашили и сказали нам, что сделать ничего нельзя. Дядя Сьюзен решил не говорить ей, что она умирает. Я и раньше не любил его, но после этого я возненавидел. Она была замечательная женщина, которой было бы по силам вынести эту новость, и она предпочла бы использовать свой шанс принять смерть с достоинством, в той мере, в какой это возможно. А вместо того… Господи!