Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

меня по плечу, — лишь переносишь их во временную заморозку. Как бы консервируешь до лучших времён. Пойми, если подстраиваться только под них, не натягивая их на глобус реальной жизни, то ты бы заперся в своей комнате и сдох от голода, лишь бы не идти на работу к капиталисту-консерватору, который эксплуатирует рабочий класс. Идеалы — это хорошо, но иногда нужно быть прагматиком.

Выудив из повозки наши свёртки с нехитрым содержимым, Кристоф подтолкнул меня вперёд.

— Пошли, — сказал он, — нас уже, наверное, заждались. Пора начинать новую жизнь.

В это же время к дому, шелестя шинами по гравию, подъехал автомобиль Бёттхера. Большой, черный, блестящий, как новорожденный. Автомобиль с родительского завода. Занятно. Значит, дела у нашего хозяина идут неплохо.

— Так, слушайте меня сюда, — сказал он, важно вылезая из салона и захлопывая за собой дверь. — Сейчас, значит, идёте спать, вам нужно отдохнуть после дороги. Потом с утра хорошенько отмоетесь, побреетесь, приведёте себя в порядок и приступайте к своим непосредственным обязанностям. Экономка вам всё объяснит.

— Будет сделано, начальничек, — кивнул Кристоф, слегка наигранно улыбаясь.

— И что б убрали свои жаргонные словечки, — строго добавил Бёттхер, — вести себя исключительно прилично. Вы теперь работаете в приличном доме, а не в… — он осекся, не договорив фразу. — А теперь идите — с этими словами начальник, бросив на нас ещё один быстрый взгляд, резко повернулся и ушёл в дом.

Я всю ночь не сомкнул глаз. Тому послужило много причин. Во-первых, слишком мягкая кровать. После жёстких нар это казалось невероятной роскошью, но моё тело отказывалось расслабляться. Я ворочался, пытаясь найти удобное положение, но всё без результата. Когда же я, в отчаянии, ложился на пол, привыкая к прохладе каменных плит, то застывал мгновенно, скованный холодом. Слишком громко лаяли сторожевые собаки где-то на окраине усадьбы. Их лай, разрезающий ночную тишину, отдавался в моей голове тупой мигренью. Но главной причиной бессонницы был слишком бурный поток мыслей, который я пытался безуспешно перекрывать мыслями о Рое и о Хелле. Их лица всплывали перед моими глазами, принося то острую боль, то теплое чувство умиротворения. Я думал о том, что с ними сейчас, как они справляются без меня, ждут ли моего возвращения…

В пять утра, измученный красноглазый, я уже был на ногах. Несмотря на усталость, сон как рукой сняло. Я бесцельно бродил по комнате, разглядывая незнакомую обстановку. И если бы не долгий утренний сон горничных, которые, судя по всему, ещё нежились в своих кроватях, не зная о моём раннем пробуждении, но прекрасно ведая о плане дома, то давно бы уже принял гигиенические процедуры и занялся чем-то более полезным, чем скитание вкруговую по комнате, как зверь в зоопарке. Я с нетерпением ждал момента, когда смогу наконец умыться, побриться и начать свой первый день в качестве платного жениха.

За завтраком, который был намного более роскошным, чем всё, к чему я привык, наконец увидел зареванное лицо своей будущей спутницы жизни. Она сидела за столом, почти не прикасаясь к еде. Как и говорил Бёттхер, она действительно много плакала. Её глаза были красными и опухшими, а на щеках виднелись следы слёз. Но я не мог понять, почему Бёттхер так делал? С её стороны это было обычное очарование, которое пройдёт за пару месяцев. Я ничего ей не обещал. Мы просто поговорили ни о чём, и за разговором она выглядела вполне здравомыслящей, даже весёлой. Теперь он хотел обречь её на ненавистный брак. Стало быть, это каприз – результат чрезмерного балования. Очередная истерика, чтобы добиться своего. В таком случае, она действительно вертит им как хочет. Бёттхер, судя по всему, готов на всё, лишь бы успокоить свою драгоценную дочурку. Значит нужно поставить её на место.

Заметив меня она резко ожила. Кровь отхлынула от её лица, оставляя после себя мертвенную бледность. Лицо её вытянулось в изумлении, словно она увидела самого Христа. И от неловкости, — или, может быть, от испуга, —