Византия в эпоху иконоборчества - Алексей Величко

Анастасий Библиотекарь, долго живший среди греков, впоследствии писал: «Христос в Своем теле, которое есть Церковь, поместил столько патриарших кафедр, сколько чувств в смертном теле каждого. Если все эти кафедры будут одной воли, то в совершенном составе Церкви не будет ни в чем недостатка, подобно тому, как смертное тело не испытывает недостатка ни в чем, если все пять чувств остаются целы и в общем здравии».

Одним из хрестоматийных рассуждений о «пентархии» является речь императорского сановника Ваанеса на Константинопольском соборе 869 г. — рассказ об этом событии нас ждет впереди в соответствующей главе. Чиновник утверждал, что слова Христа о том, что «врата адовы не одолеют» Церкви, следует распространить на пять Вселенских патриархов, являющихся небесными светилами и главами Кафолической Церкви. Если падут две и даже четыре «Вселенские» кафедры, то и тогда один оставшийся патриарх будет олицетворять собой всю Вселенскую Церковь, и через него одного она восстановится. Хотя каждый из патриархов индивидуален и имеет собственное поле применения духовных усилий, все они по существу единства и тождества почивающей на них Божественной благодати, равны[565].

Вернемся, однако, к нашему изложению. Как и его предшественники, император без восторга отнесся к сношениям преподобного с Римским епископом, подозревая в этом государственную измену. Хотя в 821 г. прп. Феодор и его ученик Николай были вызваны из ссылки, вскоре их влияние при царском дворе окончательно упало. «На всякий случай» оба они были отправлены в монастырь на азиатском побережье, неподалеку от столицы[566].

Тем не менее под конец жизни преподобный стал толерантным к царям, надеясь, что успех принесет не прямая конфронтация с ними, а естественный ход событий. Одному из своих учеников он писал: «Теперь не время возобновлять старые споры. Это приносит смуты. Теперь время единомыслия»[567]. Кто бы узнал в этих словах «старого» прп. Феодора Студита? Конечно, попытка примирения с его стороны немного утихомирила страсти, но вовсе не погасила старого спора.

Внутренние неурядицы не могли не сказаться и на отношениях с воинственными соседями, почувствовавшими слабость Римского государства. Арабский халифат, еще не отошедший до конца от мятежей, был не опасен. Но опасность пришла с другой стороны. Вначале в Кордобском халифате, прибежище последних Омейядов, где правил аль-Хакам (796–822), произошла смута, с которой сарацины справились быстро и жестоко. В 807 г. 14‑летний сын аль-Хакама, будущий халиф Абд ар-Рахман (822–852), явился с войском в Толедо, граждане которого всегда отличались свободолюбием, и пригласил на пир самых знатных жителей города. По мере того, как приглашенные входили во дворец араба, палачи, стоявшие поодаль, захватывали их, обезглавливали, а тела сбрасывали в заранее выкопанную яму. Этот день навсегда остался в истории как «День ямы». Почти 7 лет испанцы отходили от этой трагедии, но в 814 г. вновь восстали. Однако и на этот раз аль-Хакам разгромил восставших. Как уже указывалось выше, многие жители Кордобы перебрались в Александрию[568].

Первоначально они отдались под власть одного из сильных бедуинских племен, но уже в 819 г. александрийские арабы объявили себя независимыми от династии Аббасидов, основав собственное государство. Багдад пока никак не мог наказать дерзких и неблагодарных мятежников, но аль-Хакам решил, что ему вполне по силам не только вернуть тех в свое подчинение, но и попутно захватить Александрию. Опасаясь его мести, в 822 г. часть александрийских арабов отплыла в поисках более подходящих земель. На немногих судах они дошли до острова Крит. Он поразил их своим великолепием, но сарацины даже подумать не могли о том, чтобы с ходу овладеть Критом. Разглядывая его с кораблей, арабы решили вернуться в Испанию и, подкрепившись силами, в следующем году захватить желанный остров, о котором они говорили: «Вот та самая земля, которая сочится медом и молоком».

И действительно, весной следующего года арабский отряд, разместившись на 40 судах, беспрепятственно высадился у мыса на южном побережье Крита. Немедленно сарацины разбрелись по острову в поисках добычи, а их предводитель Апохапс тем временем приказал поджечь стоявшие на причале суда. На гневные и недоуменные вопросы своих товарищей он ответил: «Это вы стремились к отселению и искали лучшую землю. А мне кажется, что лучше этой нет». Ему начали возражать, что в Испании остались их жены и дети, на что последовало такое объяснение: «Женами вам станут пленницы, а дети не заставят себя долго ждать». Согласившись, мусульмане разбили лагерь, предусмотрительно окружив его земляным валом[569].

Вскоре их набеги приняли системный характер, и арабы захватили 29 критских городов, беззащитных перед натиском мусульман, а также соседние острова. Помимо грабежа, сарацины устроили настоящий террор в отношении христиан, предав мучительной казни их епископа св. Кирилла. Следует отметить, что политика религиозной терпимости уже давно начала давать у арабов сбои вследствие желания получить от завоеванных народов, все еще очень многочисленных, максимум налогов. По этой причине прежнее уравнение арабов с христианами отошло в прекрасное прошлое, и была введена пропорциональная система налогообложения[570].

Вскоре весть о нападении арабов достигла Константинополя. По приказу Михаила II протоспафарий Фотин прибыл на Крит, произвел разведку и, убедившись, что силы врага многократно превосходят его, запросил у царя подкрепления. В 825 г. к острову подошло римское войско во главе с протоспафарием Дамианом и комитом царских конюшен, имя которого не дошло до нашего времени. Враги сошлись для боя, но, к сожалению, в самом начале сражения Дамиан был убит, вследствие чего управление римским войском расстроилось, и деморализованная армия отступила с тяжелыми потерями.

Казалось, все восстало против Михаила Травла: Фома Славянин, арабы, потеря важнейшего острова, имевшего военное и торговое значение. Однако он по-прежнему не желал восстанавливать иконопочитание и, более того, вскоре допустил еще один мерзкий поступок, дискредитирующий имя Римского царя. В 825 г. умерла его жена Фекла, с которой царь сошелся при удивительных обстоятельствах, описанных выше.

И вскоре в ближнем окружении пошли упорные разговоры, что императору неприлично оставаться вдовым и оставлять женщин Византии без царицы и госпожи. Император согласился, но прежде потребовал от своих сановников письменной клятвы в том, что после его смерти они станут защищать новую царицу. Получив ее, Травл приказал доставить ему дочь императора Константина VI Ефросинью, уже давно вместе с матерью принявшую монашеский постриг и предававшуюся Ангельскому служению. Не в силах сопротивляться, бывшая царевна была вынуждена уступить силе, но данная история вызвала в народе и клире множественные осуждения поступка царя[571].